Городская акварель
Шрифт:
Фрай поклонился публике и, незаметно подтянувшись на руках, оказался в сетке. Там он сделал несколько пластичных движений, отчего сетка стала его подбрасывать все выше и выше и наконец так высоко, что он долетел до трапеции, спущенной в антракте из-под купола, ухватился за перекладину и вскоре уже стоял на ней во весь рост, непринужденно приветствуя зрителей и завоевывая их сердца воздушными поцелуями, которые он посылал по одному в сторону каждого сектора! Зал взревел аплодисментами – так всем понравилась изысканная легкость, с которой Фрай забрался на перекладину снаряда.
А
Под романтическую мелодию оркестра гимнасты стали совершать прыжки один сложнее другого. Лика задрала голову и в восхищении следила за полетами артистов, то перемещавшихся с одной платформы на другую, отталкиваясь от трапеции, то по двое выполнявших сложные кульбиты в воздухе, лишь на мгновенье касаясь сетки, которая отталкивала их снова ввысь.
Один из Верховцевых, тот, что казался самым крепким и, как предположил Лев Андреевич, мог быть руководителем номера, в какой-то момент поймал качнувшуюся в сторону его площадки трапецию, переместился на ней на середину и вдруг оказался на снаряде висящим вниз головой, фиксируя положение своего тела ногами. Верхняя часть его корпуса свободно свешивалась с перекладины, и, когда он хлопал в ладоши и выкрикивал «Алле!», гимнасты устремлялись в прыжках со своих площадок ему навстречу, и он их ловил, обхватывая за предплечья своими белыми от талька руками. Оркестр поддерживал каждый прыжок-полет медным аккордом, публика аплодировала, чувствовалось, что весь цирк был воодушевлен успешными завершениями опасных элементов, которые гимнасты выполняли с первой попытки, уверенно и артистично.
Но тут подошло время Фраю солировать. Он проверил натяжение одного из канатов, соединявших платформы, и уверенно пошел по нему. Зрителям было хорошо видно, что страховочный трос был пристегнут к поясу его костюма. Когда же гимнаст преодолел половину дистанции, он неожиданно расстегнул пояс и сбросил его с себя, тот повис на страховочном тросе, покачиваясь.
Публика ахнула и притихла. Наступила полная тишина, дирижер поднял палочку и обернулся в сторону арены, всем своим видом давая понять, что исполнение трюка, к которому готовился гимнаст, требовало максимальной сосредоточенности, в том числе и от каждого из оркестрантов.
– Внимание!!! Номер выполняется без страховки, – подчеркнуто серьезно объявил конферансье.
Фрай раскачал трос так, что тот стал напоминать трапецию, на перекладине которой вниз головой висел «главный» Верховцев, внимательно наблюдая за действиями гимнаста в черном лайковом трико. В полной тишине прозвучала команда «Алле!», и Фрай сделал прыжок через спину в сторону трапеции. Тросы, удерживавшие снаряд, вздрогнули, Верховцев партнера ловко поймал, оркестр осыпал цирк раскатистым аккордом, и через секунду прожектор выхватывал из темноты их улыбающиеся лица – они оба стояли на перекладине в приветственной позе! Публика выдохнула и теперь снова неистово аплодировала. С трапеции Верховцев и Фрай переместились
Номер был практически завершен, когда неожиданно для всех Фрай поднял руку и стал показывать что-то рабочим сцены. Конферансье занервничал, он подбежал к опоре, на площадке которой стоял Фрай. Но тот был абсолютно спокоен. Лике показалось, что он жестом отослал конферансье.
Внизу на арене началось какое-то движение, и очень скоро стало ясно, что сетка была отстегнута и свернута. Теперь любое неточное движение гимнаста, отказавшегося от страховочного троса, имело бы трагические последствия.
Публика зашепталась, завозилась, затем в оцепенении притихла. Не было понятно, что задумал Фрай. Конферансье вернулся на свое место у артистического выхода на арену и произнес почти трагически:
– Уважаемая публика! Зрителей со слабыми нервами просим покинуть здание нашего цирка!
Стоявшие вокруг Фрая Верховцевы сняли полумаски. Было видно, что самый крепкий из них положил руку на плечо гимнаста и что-то сказал ему, но тот сделал едва заметное движение, в котором угадывался мимический отказ. Девушки стали поправлять на себе пояса страховки, а другой Верховцев начал проворно спускаться с платформы на арену. Его почти что не было видно, потому что в луче прожектора остались Фрай и трое гимнастов – две девушки и мужчина.
И вот все было готово. Цирк напряженно молчал. Оркестр притих, дирижер замер с палочкой наготове.
– Алле! – скомандовал стоявший на платформе Верховцев.
Фрай полетел к трапеции и точно обхватил перекладину обеими руками. Затем он подтянулся, сел на ней и, откинувшись назад, повис вниз головой, зафиксировав положение тела ногами, обвивавшими тросы.
Верховцев с платформы снова подал команду:
– Алле! – В его голосе звенело напряжение.
С платформы в сторону Фрая полетели сразу две девушки-гимнастки – стало понятно, что он должен был поймать и удержать каждую одной рукой!
Но тут произошло непредвиденное. Прожектор, только что выхватывавший из полумрака оркестрантов в переливающихся фраках, качнулся, и в его безжалостном луче оказался Фрай. Многие увидели, что тот поморщился.
Доля секунды, и гимнастки подлетели к нему, он уверенно обхватил предплечье одной из них, но другая лишь едва коснулась его руки и стала падать. С ней бы ничего не случилось, ведь ее страховочный трос был пристегнут, но публика ахнула, а ослепленный прожектором Фрай зачем-то сделал движение в сторону потерянной партнерши, утратил равновесие сам и…
То, что случилось потом, Лика часто вспоминала. И каждый раз ей казалось, что она видит движения всех действующих лиц как будто в замедленной съемке.
Вот дед Лева прижимает ее к себе со словами «Не смотри туда», а она все равно смотрит из-под его руки.
Вот Фрай наклоняется на трапеции, отпускает руку второй партнерши, и та падает вслед за первой, повисая на страховочном тросе.
Сам же Фрай не может восстановить равновесие, его левая нога отцепляется от тросов трапеции, и гимнаст начинает клониться вправо, соскальзывая.