Городские легенды
Шрифт:
– Он такой интересный мужик, – продолжала Джилли.
Я кивнул.
– Но я за него беспокоюсь, – добавила она.
– Как так?
Джилли нахмурилась, ее лоб пошел морщинами.
– По-моему, он похудел, да и ходить ему труднее стало, чем раньше. Тебя здесь не было, когда он приходил сегодня, – он так шел, как будто земля его к себе вдвое сильнее тянула, чем других людей.
– Да ведь он старый, Джилли.
– В том-то и дело. Где он живет? Есть у него кто-нибудь, кто бы за ним приглядывал?
В этом вся Джилли. Сердце у нее большое, как город, в нем
Когда-то и я был одним из ее подкидышей, но это время прошло.
– Может, взять да и спросить у него самого, – предложил я.
– Он же говорить не умеет, – напомнила Джилли.
– А может, просто не хочет.
Джилли покачала головой:
– Я уже миллион раз пробовала. Он слышит все, что я ему говорю, и всегда ухитряется ответить – то улыбнется, то бровь этак поднимет или еще что-нибудь, – но никогда не говорит ни слова. – Морщинки на ее лбу залегли так глубоко, что мне даже захотелось протянуть руку и их разгладить. – А в последнее время, – добавила она, – вид у него стал такой, точно он призрака увидел.
Скажи эти слова кто-нибудь другой, я бы решил, что у Бумажного Джека что-то неладно. В устах Джилли они обретали буквальный смысл.
– Так речь пойдет о призраках? – спросил я.
Я постарался, чтобы мой голос прозвучал как можно менее скептически, но по разочарованию, которое мелькнуло в глазах Джилли, я понял, что не слишком преуспел.
– Ох, Джорди, – вздохнула она. – Ну почему ты не веришь в то, что с нами случилось?
Вот версия происшествия, имевшего место года три тому назад, на которую ссылается в данном случае Джилли.
Мы встретили призрака. В дождливую ночь он вышел из прошлого и похитил женщину, которую я любил. По крайней мере, это именно то, что я помню. И Джилли тоже, но больше никто.
Ее звали Саманта Рей. Она работала в «Джипси рекордз» и снимала квартиру на Стэнтон-стрит, но после того, как прошлое ворвалось в настоящее и похитило ее у меня, все в «Джипси рекордз» о ней забыли, и даже хозяйка квартиры со Стэнтон-стрит не могла ее вспомнить. Призрак похитил не только ее саму, но и стер всякую память о ее существовании.
Старая фотография, которую мы с Джилли купили немного погодя в антикварном магазине Мура, – вот и все, что мне от нее осталось. На обороте дата, написанная рукой фотографа: 1912 год. На фотографии была Сэм, Сэм в окружении незнакомцев стояла на крыльце какого-то старого дома.
Я ее помню, но ее никогда не было. Вот во что мне пришлось научиться верить. Потому что все остальное не имело смысла. Я помнил о ней столько всякого, но, наверное, все это было, как говорит мой брат, jamais vu. Это то же самое, что deja vu, только вместо ощущения, что ты уже бывал где-то, помнишь то, чего на самом деле не было. Я никогда раньше такого выражения не слышал – брат подцепил его в триллере Дэвида Моррелла, который как раз читал тогда, – но мне показалось, что оно отражает суть дела.
Jamais vu.
Но Джилли тоже помнит Сэм.
Стоило мне подумать о Сэм, и грудь точно обручем сдавливало; от попыток понять,
– Привыкнешь, – говорила мне Джилли. – Где-то рядом, бок о бок с нашим, существует еще один мир, невидимый. Загляни в него хотя бы одним глазком, и щелочка никогда уже не закроется. Ты всегда будешь помнить, что он есть.
– Но я не хочу, – сказал я.
Она только покачала головой.
– Думаешь, это тебе решать? – сказала она.
Человек всегда решает сам – по крайней мере, я в это верю. И я решил, что ловушка какого-то там невидимого мира привидений, духов и еще бог знает кого не для меня. Но Сэм продолжала сниться мне по ночам, как будто никуда не исчезала. И я все еще носил ее фотографию в футляре для скрипки.
Я и сейчас чувствую ее, она словно мерцает через кожу, шепотом говорит со мной.
Не забывай меня…
Да я бы и не смог. Jamais vu. Но хотел.
Джилли пододвинулась ко мне поближе и положила руку мне на колено.
– Чем упорнее ты настаиваешь на том, что ничего не было, тем хуже тебе становится, – сказала она, продолжая наш застарелый спор, которому, наверное, никогда не будет конца. – Пока ты не смиришься с тем, что все было как было, память будет преследовать тебя, точно призрак, не давая тебе стать самим собой.
– А у Бумажного Джека такой же призрак? – спросил я, чтобы перевести разговор в более привычное русло или по крайней мере отвлечь ее внимание от моей персоны к чему-нибудь другому. – С ним тоже что-то в этом роде случилось?
Джилли вздохнула:
– Воспоминания иногда бывают хуже призраков.
Мне ли не знать.
Я бросил взгляд на нижние ступени лестницы, где еще недавно сидел Бумажный Джек, но его уже и след простыл, только парочка голубей вперевалку бродила на его месте. Принесенная ветром обертка от шоколадного батончика прилипла к подъему ступеньки. Я положил ладонь на руку Джилли и пожал ее, потом подхватил свой футляр и поднялся.
– Мне надо идти, – сказал я ей.
– Я не хотела тебя расстраивать…
– Знаю. Просто хочу пройтись немного, подумать.
Она не предложила пойти со мной, и за это я был ей благодарен. Джилли – мой лучший друг, но в ту минуту мне просто необходимо было побыть одному.
Я отправился бродить; шел, куда ноги несли, к югу от собора, вниз по Баттерсфилд-роуд, к пирсу, похлопывая себя футляром со скрипкой по бедру. У озера, там, где мол встречается с пляжем, есть ограждение из нетесаного камня, я подошел и прислонился к нему. Оттуда мне хорошо были видны рыбаки, которые сидели с удочками выше по берегу. В небе кружили чайки и орали так, будто их уже месяц не кормили. На пляже оживленно о чем-то спорила парочка, но они были слишком далеко, и я не разобрал, о чем у них шла речь. Они напоминали актеров немого кино; карикатуры на людей, каждое движение естественнее, чем это возможно в жизни.