Городские легенды
Шрифт:
«Просто будь осторожна».
Теперь это уже не казалось ей невозможным. После той благодарности, которую она видела в его глазах, возможным казалось все.
Рядом с ней Хилари поглядела на часы.
– Можно уже и пойти, – сказала она. – Обломал он нас. Уже почти половина первого. Если бы он собирался прийти, то уже давно был бы здесь.
Зои кивнула.
– Видишь, в чем дело, – говорила Хилари, когда они втроем, с Рупертом посередине, шли к выходу, – такие типы, как он, просто не выносят откровенного разговора, глаза в глаза. Если хочешь знать, по-моему,
– Наверное, ты права, – ответила Зои.
Но ведь есть, наверное, и другие, которые меняются, уже изменились. Она и сама может стать одной из них, если не будет… просто…
Ее пальцы крепче сжали поднятый с пола белый камешек. Она сунула его в передний карман джинсов: пусть напоминает ей о том, что случилось с Вульфом, о том, что это может так же легко случиться с ней, если она не будет…
…осторожна.
Луна тонет, пока я сплю
Если все время держать двери восприятия широко раскрытыми, люди быстро накидают туда всякой всячины.
1
В некотором царстве, в некотором государстве было то, что было, а если бы того не случилось, то и рассказывать сейчас было бы не о чем.
2
Это отец рассказал мне о том, что сны хотят стать явью.
– Когда мы начинаем просыпаться, – говорил он, – они прицепляются к нам и стараются незаметно проскользнуть в реальный мир. Очень сильным снам, – добавил он, – это почти удается; их иногда помнишь до самого обеда, но дольше редко.
Тогда я у него спросила, удавалось ли это хоть одному сну. Бывало ли такое, чтобы образ, который во сне породило и наделило жизнью чье-то подсознание, прокрался из мира сновидений в реальность и стал человеком.
Он сказал, что знал одного такого.
И у него стали такие потерянные глаза, что я сразу вспомнила о матери. У него всегда такой вид, когда он говорит о ней, только случается это нечасто.
– А кто это? – спросила я в надежде хотя бы на кроху истины о ней. – Я его знаю?
Спросила и сама удивилась: как моя мать может быть человеком из сна? Ведь он знал ее на самом деле. А вот у меня никаких воспоминаний нет, одна игра воображения. Сны.
Но он только покачал головой.
– Не сейчас, – объяснил он. – Все это было давным-давно. Но я все думал, – добавил он еле слышно, – что же снилось ей?
Это было давно, и я так и не узнала, выяснил он или нет. Мне он, во всяком случае, ничего не сказал. Но в последнее время я и сама стала об этом задумываться. По-моему, они вообще не спят. По-моему, если они уснут, то их затянет обратно в мир снов.
И если мы не остережемся, они прихватят с собой и нас.
3
– Странные сны мне снятся, – произнесла Софи Этойль, не для того, чтобы начать разговор, а просто так, в качестве общего замечания.
Им с Джилли Копперкорн было уютно молчать, сидя на невысокой каменной стене, что протянулась между рекой и рынком в старой части Нижнего Кроуси. За ней лежала небольшая площадь, с трех сторон застроенная старинными трехэтажными домами из камня и кирпича, из-под островерхих крыш которых, точно заспанные глаза из-под набрякших век, глядели окна мансард. Строениям этим не меньше ста лет, они стоят, привалившись друг к дружке, как старинные приятели, которые уже обо всем переговорили и теперь тихо радуются хорошей компании.
Мощенные булыжником улочки, которые разбегаются во все стороны от площади, так узки, что никакой машине, включая миниатюрные импортные модели, по ним не проехать. Изгибаясь то так, то этак, они петляют между домами и ныряют в подворотни, словно какие-нибудь переулки, а не порядочные улицы. Всякий, кто хотя бы немного знаком с этим кварталом, знает, что, углубившись в его лабиринт, можно набрести на площади совсем крохотные, надежно укрытые от чужого глаза, а еще дальше, в самом его сердце, обнаружить и маленькие потайные садики.
На Старом рынке больше кошек, чем во всем остальном Ньюфорде, вместе взятом, и воздух здесь пахнет по-другому. Хотя район лежит всего в нескольких кварталах к западу от главных городских магистралей, сюда не доносятся ни рев машин, ни их смрад. Никаких выхлопных газов, никаких выбросов, никакого отравленного воздуха. На Старом рынке всегда кажется, что пахнет свежеиспеченным хлебом, капустным супом, жареной рыбой, розами и еще такими терпкими, кислыми яблоками, которые лучше всего подходят для штруделя.
Софи и Джилли болтают ногами на отрезке стены между двумя лестничными пролетами, которые сбегают прямо к Кикахе. Сзади бросает на них бледно-желтый луч уличный фонарь, окружая каждую светящимся ореолом: у Джилли он темный, весь из мелких спутанных кудряшек, у Софи тускло-золотой, из длинных локонов. Сложением девушки похожи: обе хрупкие, миниатюрные, только у Софи грудь побольше.
В сумеречном свете фонаря их легко перепутать, но вот девушки поворачиваются друг к другу, луч касается их лиц, и сразу становятся видны живые, подвижные, как у пикси на рисунке Рэкхэма, черты Джилли и плавные, словно кистью Роетти или Берн-Джонса выписанные, у Софи.
Они и одеты одинаково: заляпанные краской халатики поверх вытянутых футболок и мешковатых штанов, но при этом Софи умудряется сохранять опрятность, а Джилли выглядит замарашкой, как обычно. Из них двоих краска в волосах только у нее.
– Чем странные? – спрашивает она.
Время почти четыре часа утра. Узкие улочки Старого рынка пустынны и тихи, разве что иногда проскользнет бродячий кот, а они, когда захотят, могут быть еле слышны, как тени шепота, присутствовать таинственно и молчаливо, как призраки. Молодые женщины работали в студии Джилли над одной картиной, сотрудничество, целью которого было объединить изысканную точность рисунка Джилли с временным пристрастием Софи к ярким, пламенеющим тонам и фигурам, переданным несколькими штрихами.