Городские ведьмы
Шрифт:
– Любит она у тебя задираться все-таки.
– Да, такой характер, я привык. Зачем ты пришла, Таня?
Женщина молча открыла сумочку и достала черное маховое перо.
– А-а-а, – протянул Вадим, – я давно, кстати, хотел спросить – твое?
– Что я тебе, Финист Ясный Сокол? Нет, конечно.
Струганов протянул руку:
– Можно? На память?
– Вадик, я, собственно говоря, за ней, за твоей памятью… Я скоро… Ну, в общем, ты понимаешь. Для меня твои воспоминания – это цепи. Они слишком яркие…
Она протянула руку к его лбу, он не отстранился, а только поймал ее ладонь, прижал к губам.
– А можно хоть что-нибудь оставить? Пожалуйста.
– Я могу перенести это далеко в детство, когда мы все открыты чуду. Хочешь?
– Хочу.
Теплая ладонь легла на его лоб, глаза сами закрылись… Они стояли посреди большого поля, он и Таня, вернее, кто-то очень похожий на нее, красивая молодая женщина в белом с черными разводами платье держала его за руку. Вадим посмотрел на свою ладошку и увидел, что она маленькая, детская, и сам он мальчик лет пяти, незнакомая женщина ведет его из леса… Вадик заблудился, убежал от бабушки, она нашла его, привела на поле,
…Холодный ветер из распахнувшихся дверей выставочного павильона дохнул в лицо Вадима, вокруг по-прежнему клубилась выставка, Тани рядом не было, а в руках отливало антрацитом маховое перо аиста.
Глава десятая
Тайные страсти Марьяны Шахновской
Никогда еще Марьяна Шахновская так много не работала, как в этот декабрь. Сделки шли практически одновременно, у нее, ее агентов и даже у стажеров. Стажеры, как и положено новичкам, вели себя совершенно по-идиотски – все путали, ссорились то с продавцами, то с покупателями, теряли документы, впадали в истерики и звонили на мобильный исключительно с городского. Шахновская ругалась, утешала, объясняла, исправляла ошибки, вытирала носы, раздавала подзатыльники. Носилась от одного нотариуса к другому, улаживала шероховатости с недостающими бумажками, ездила в ГБР, похожее в это время года на душный гудящий улей. Еще ей, как самой коммуникабельной среди менеджеров, приходилось по слезной просьбе начальства усмирять страсти в сидящих на договоре коммуналках, которые в аккурат к Новому году начинали бунтовать. А это значило ходить в гости, пить чай и выслушивать обиды жильцов друг на друга и их же жалобы на нерадивого агента. И все равно почти каждый вечер, несмотря на безумную усталость, она шла показывать Глебу очередную квартиру. Потому что этот вечерний просмотр был самым прекрасным и самым мучительным переживанием, что когда-либо случались в жизни Марьяны. Установлено великими, да что великими, простые смертные тоже до этого додумались: любовь – наркотик, иногда с мгновенным, иногда с постепенным привыканием. Шахновкая сопротивлялась долго, но сломалась в один день. После первого и единственного поцелуя, случившегося будто невзначай, на очередном просмотре.
С тех пор, как Глеб поцеловал, просто наклонился и поцеловал прямо в губы, ей никак не удавалось успокоиться. Вспоминался и вспоминался холодный вечер очередного суетливого дня, когда она прибежала показывать маленькую жилую мансарду на Съезженской. Сломалась маршрутка, ее высадили за квартал, Марьяна запыхалась, раскраснелась от спешки… Глеб вышел навстречу, улыбнулся, наклонился и… Его твердый теплый рот коснулся ее губ, слегка раздвинув их… Сердце прыгнуло сначала в горло, потом в желудок, потом куда-то вниз живота… Скорей всего, он чего-то «такого» не подразумевал, успокаивала себя Марьяна, в его среде так принято. Все друг с другом целуются и фамильярничают. Но, как положено добропорядочной женщине, строго попеняла, а если быть честной, смущенно пробормотала, что шокирована и, пожалуй, не стоит так здороваться, она не привыкла. Титов как-то странно улыбнулся и больше никогда при встрече не целовал. Вообще стал держаться холоднее. Не брал за руку, когда переходили дорогу, не обнимал за плечи невзначай. В общем, вел себя предельно корректно. Вот только легче от этого не становилось ни капельки. Поцелуй так и оставался на губах несмываемым воспоминанием, уносившим менеджера Шахновскую в запретные дали. В самые неподходящие моменты, естественно. Например, на деловой встрече. Или в банке. Она попробовала вспомнить уроки Алины Кривенко по медитации и концентрации. И даже пару раз принималась гундосить мантры, закрывшись в туалете агентства. Помогало слабо. Может, оттого, что старший менеджер медитировала крайне нерегулярно – уж очень боялась быть застуканной за странным занятием. А ничего другого для успокоения души придумать не могла. Так что оставаться спокойной и сосредоточенной удавалось недолго. От силы полдня. Точнее до вечера, когда Марьяна начинала трепетать, едва завидев высокую фигуру Глеба Титова под номером дома. На зрение менеджер по недвижимости с детства не жаловалась – видела далеко, узнавала сразу. Метров за тридцать. Даже в густом сине-черном сумраке декабря. И, оказывается, достаточно одного прикосновения, просто случайного касания руки, чтобы завибрировать и почувствовать себя бесконечно счастливой и несчастной одновременно! Какие мантры! Какая загруженность! Все ерунда. Тем более при ее-то гибком графике! Его Шахновская научилась составлять мастерски, в нем неизменно находилась лазейка в расписании для встречи с Титовым, безупречно согласованной с режимом съемок журналиста. Сколько же они посмотрели вариантов? Несметное количество! Кажется, они осмотрели все виды однокомнатных квартир, существующие в городе. И все отвергли. И неудивительно! Марьяна сама подталкивала отказаться, тыкая в видимые ее наметанному глазу недостатки и слегка преувеличивая их. А Глеб ничего не имел против, поддерживая игру под названием «Покупка квартиры». Почему игру? Потому что, заглядывая в светлосерые, насмешливые глаза, она видела, что он прекрасно понимает суть Марьяниных маневров. И тоже играет, и, кажется, не с квартирой, а с самой Шахновской, как опытный кот с глупой самонадеянной мышкой. От подобных мыслей становилось страшно и сладко. Как на русских горках. Вообще все этой странной осенью и зимой казалось только фоном, на котором происходило безумие менеджера по продаже недвижимости, взрослой, серьезной женщины по имени Марьяна. «Остановись, пока не поздно, остановись!» – твердила себе Шахновская в редкие минуты просветления. Но сил не хватало. Эти вечерние «деловые» встречи наполняли какой-то пронзительной терпкой радостью, как настоящая крымская мадера, когда-то, еще в юности,
– Можно тебя спросить, зачем ты так много работаешь? У тебя что, какие-то долги, о которых я не знаю? Или еще что-то? Ты совсем со мной не разговариваешь. И не только со мной. Марьяна подавилась печеньем, закашлялась (сладкие крошки оцарапали горло) и принялась довольно нескладно, даже по ее мнению, врать:
– Коль, ну понимаешь, на ремонт надо, и потом Юрке через год поступать, дачу хотели купить… Деньги лишними не бывают. Глупый вопрос.
– Ответ еще глупее. Ну и что? Ты полагаешь, что именно тебе надо эти деньги заработать? А меня не учитываешь?
– Колюшка, ну ведь ты и так выложился – квартиру бабке купили, отремонтировали, перевезли – это практически все ты… Я только на еду и одежду зарабатывала. Что ты наезжаешь на меня? Я что, что-то плохое делаю? Я просто работаю! – «Действительно, а что я плохое делаю. Ведь ничего – убедить надо было прежде всего себя, – вспомнила Марьяна, так советовала замдиректора Ирина Ивановна на тренингах, – остальные подтянутся».
– Именно. Как ломовая лошадь. И зачем?
– Для семьи. Мне тебя жалко. В дело надо вкладывать, развиваться… («Нет, все-таки установка не работает. Голос звучит как-то жалко», – оценила себя Марьяна со стороны.) Оборотный капитал, ну и все такое, в общем, работа на будущее… – продолжала бубнить («блеять», как она называла «стажерские» речи в таком стиле)
Шахновская, все больше и больше чувствуя себя виноватой. От этой вины она пряталась весь месяц, и вот она ее настигла на собственной кухне в лице любимого мужа, который сейчас пытался разобраться, почему она выпала из жизни семьи стремительно и совершенно необъяснимо. Кажется, он за нее боялся. Или подозревал? Непонятно. Марьяна принялась внимательно разглядывать лицо Николая, прислушиваясь к интонациям его голоса. Интонации настораживали:
– А не надо за меня решать и меня жалеть. Я уже вполне взрослый. Сам за себя отвечаю. С делом все в порядке, деньги на развитие есть. К весне помещение под мастерскую выкуплю. А потом и склад. Так что, повторяю, жалеть меня не надо. Себя пожалей. Без дураков, Марьяна! Пощади себя! Работа нервная, неблагодарная, а ты в нее по самые уши влезла! Ни я, ни дети тебя совсем не видят, ну это ладно, сантименты, нас с ложечки кормить не надо, сами кого хочешь накормим. Даже если про нас мама забыла, все равно ее любим. По части быта никаких претензий. Но объясни, зачем женщине, у которой все есть, так вкалывать? Новая машина! Квартира на Таврической! Круто! Ты всего уже добилась. Одежда? Украшения? Не понимаю. Ты же непривередливая, к тряпкам равнодушна – да у тебя даже серег нет. Боишься, что все разом кончится? Деньги иссякнут? Это абсурд! Я не пью, в казино не играю. Дети тоже ни в чем плохом не замечены. Я не понимаю этой твой лихорадки! Чего тебе не хватает, жена? За Юрика беспокоишься? Зря! Поступит твой Юрик, никуда не денется. Хоть на бюджетный, хоть на платный. Не проблема. Он за Мишкой в «Муху» собрался, ты, кстати, в курсе?
– Нет. А почему в «Муху», а как же компьютерный дизайн? Зачем же тогда на курсы ходил? – Разговор перешел на детей, напряжение понемногу спадало.
– Вот видишь, родная, ничего-то ты про нас не знаешь! В «Муху» на факультет компьютерного дизайна. Лучший в городе. У него пойдет, вкус есть, мозги неплохие. Рисунок ему подтяну к следующему лету. Думаю, не хуже, чем старшенькому. Остальное у Юрика нормально, надо будет – репетитора наймем. Из-за дачи? Глупо. Тем более я все-таки надеюсь, что мы не дачу купим, а домик за городом построим, как мечтали. Я недавно рисунки старые нашел, помнишь, ты фантазировала, а я рисовал? Мишке показал – сказал «Класс!» Знаешь, сколько у нас с ним идей родилось! Я тебе покажу как-нибудь. Такое, Мариша, не купишь! Или уж очень задорого.
Коля встал, присел на подлокотник Марьяниного кресла, прислонившись к ее плечу, муж был высокий, но худой, кресло даже не накренилось. Осторожно погладил жену по стриженой голове и неожиданно серьезным тоном спросил:
– Так что же с тобой происходит? Хватит увиливать, рассказывай! Я уже все мозги сломал, Марьяна, про тебя думая! Давай колись. Я же не враг.
Марьяна съежилась под его рукой, приготовившись молчать, как партизан на допросе: «Не враг, друг, самый дорогой и любимый. Поэтому и не расскажу ничего, потому что, если бы ты мне ТАКОЕ рассказал, я не знала, как и пережить. Потому что я хочу, чтобы ты любил только меня, и ты хочешь того же». Она поежилась, нервные мурашки забегали под свитером, щеки начали предательски гореть… Глубоко вздохнула: Коля ждет, просто так не отстанет, значит, отвечать что-то надо:
– Ничего особенного. Работаю. Сделок много, новые стажеры сплошь дураки, а опытные агенты зашиваются. И я с ними. Зачем ты меня мучаешь, Коля? Что тебе не нравится? Что, с тех пор как ты поднялся, жена работать не должна? Я так не могу. И не хочу. Думала, ты меня знаешь… Обидно.
Она посмотрела на мужа. Николай резко встал с подлокотника и присел на корточки рядом с креслом, заглянул в лицо жене:
– Душенька моя, я понимаю, ты человек ответственный и азартный, но нельзя же так! Посмотри на себя – с лица спала, бледная, синяки под глазами, во сне разговариваешь…