Горы и оружие
Шрифт:
Кэти застыла — на одно лишь мгновение. И вышла, хлопнув дверью ему в лицо. Он пошел за ней.
— Послушай, Кэти, — сказал он. — Мне ведь пустяк остался, дай мне спокойно кончить, а затем я рад буду распроститься с ними навсегда. Они должны воспрепятствовать доставке оружия. Я еду лишь затем, чтобы разъяснить им это. Иначе все мои прошлые усилия там, все насмарку…
Не отвечая, не останавливаясь, она спустилась во двор. Он шел следом молча, беспомощно. Она вышла в ворота, он сунулся было за ней, но она оттолкнула его. В лице, во всех движениях ее была не жестокость и не жесткость, но окончательность. Глаза заплыли слезами.
— Не хочу больше и быть с тобой в одном доме. И говорить не хочу.
— Но бога ради…
— Из гор, — гневно, сквозь слезы рубила она слова, толкая на него створку ворот, — из гор оттуда ты сейчас живым не вернешься… — У нее перехватило голос. Сильным толчком она закрыла ворота. — И поделом тебе будет, — донеслось сквозь старую ограду. — Сам напрашиваешься!
Он постоял, послушал ее быстрые уходящие шаги. Потом направился обратно в дом. Навстречу ему сбежал с лестницы Эндрю.
— А я за тобой. Из Лондона звонят.
Мак-Грегор вошел в кабинет, взял трубку. Сеси, наверное. Но нет, телефонистка из Лондона спрашивает мистера Айвра Мак-Грегора.
— Слушаю вас.
Телефонистка объяснила, что его вызывает Тегеран и вызов пущен через Лондон, потому что связисты бастуют, автоматическая же линия Лондон — Париж работает.
— Алло, это я. — Звонил Джамаль Джанаб из Тегерана, из управления ИННК; слышно было, как он надсаживает горло в своем стеклянном кабинете, отдавая дань важности и дальности разговора.
— В чем дело, Джамаль? Что случилось?
— Обрадовать тебя хочу, — кричал Джамаль. — Ты меня слышишь?
— Да-да.
— Ты назначен на пост постоянного представителя ИННК в Женеве, в Комиссии по мировым запасам и ресурсам.
— Так. Когда назначен?
— Сейчас, сегодня. Ну как, рад?
— Конечно.
— А что еще важней, — возбужденно продолжал Джамаль, — мы выставляем твою кандидатуру в директорат комиссии. И поскольку все знают тебя и твои теоретические работы, ты без труда получишь директорский пост, клянусь тебе. И это, хабиби, будет наконец вознаграждением твоих многолетних заслуг.
Мак-Грегор бросил взгляд на своего стройного сына, стоявшего у окна. Поглядел на вазу с увядшими листьями, сохнувшими на подоконнике лет двадцать.
— Алло, ты слушаешь?
— Да. Новость прекрасная, — воскликнул Мак-Грегор по-персидски. — Великолепная! И я знаю, кому обязан ею. И сто, тысячу раз обнимаю тебя, Джамаль.
В ответ Джамаль стал цветисто превозносить заслуги Мак-Грегора.
— Друг мой, друг мой, — взволнованно повторял он, и Мак-Грегор чувствовал, как переполняет Джамаля горячая вера в семью, дружбу и преданность другу. — Но… — произнес драматически Джамаль и длил паузу, пока Мак-Грегор не спросил:
— Но что?
— Прошу, хабиби. Не делай ничего, что может погубить радость. Не огорчай никого. Не давай себя ни во что впутать… у нас в горах. Ты меня понимаешь.
«У нас в горах». Мак-Грегор невольно с грустью усмехнулся. Не одному ему, а тысяче подслушивающих сейчас ушей понятен намек Джамаля.
— Я тревожусь за тебя, — продолжал Джамаль.
— Я приеду, повидаемся, — сказал Мак-Грегор. — Не слишком тревожься, Джамаль. Все будет хорошо.
— Прошу тебя! — снова воззвал Джамаль. — Береги себя, прошу.
— Ну, разумеется. «Пройду, не смяв и лепестка», — пообещал Мак-Грегор.
Поделились семейными новостями, и Джамаль сообщил, что дочурка его лепит чудесных зверюшек из английского пластилина.
— У меня на окне целый зоопарк, да только у слонов хоботы все отваливаются, а у обезьян — хвосты, — со смехом сказал Джамаль. Опять повторил поздравления, и опять, и наконец после многократного обмена персидскими изъявлениями взаимной любви, уважения, веры Мак-Грегор положил трубку.
— Ну, ничего такого? Все в порядке? — спросил Эндрю.
— Да. Все в порядке, — кратко ответил Мак-Грегор.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Это был последний день его в Париже; он отправился в агентство Британской авиакомпании за билетом, и Эндрю пошел вместе с ним. Ночью дважды гремели взрывы в конце улицы, и на левом берегу не улеглись еще ночные гулы.
Вручая Мак-Грегору билет, клерк сказал, что автобус отправится в Брюссель в девять утра от гостиницы «Континенталь».
— Но советую — поменьше багажа, — предупредил клерк. — Места в автобусе мало.
Возвратились домой, и Мак-Грегор написал Сеси короткое письмо, велел слушаться маму. Подошло время ленча, а Кэти не было, и Мак-Грегор спросил сына, молчаливо наблюдавшего за ходом родительской ссоры:
— Куда бы нам сходить поесть?
— Дожидаться выступления де Голля лучше всего будет в «Ротонде».
Но оказалось, что «Ротонда» теперь — полуресторан-полукинотеатр. Пошли поэтому в «Купол», сели там на кожаных банкетках. Было начало третьего, а речь де Голля — в четыре, но «Купол» уже перекипал от ожидания.
— Ты читал роман Золя «Париж»? — спросил Мак-Грегор сына.
— Нет, только предисловие Гюго, нам его в лицее задавали.
— Золя, должно быть, вдохновлялся здесь, в «Куполе», — сказал Мак-Грегор.
Принесли заказ. Мак-Грегор успел уже забыть, что заказал, и удивился, увидев перед собой на тарелке форель. Вокруг ели, разговаривали, спорили. Эндрю все поглядывал на часы, и вот официант включил радио. Шансонье допел «Мари», затем торжественным предвестием прозвучала классическая увертюра, и наконец раздался старозаветный, гневный, металлический голос де Голля, обращающийся к француженкам и французам.