Горы и оружие
Шрифт:
— Меня не нашли, я лежал в кошаре, задышка схватила, — говорил Али. — Стрельбу я слышал, все кончилось очень быстро, но только когда улетели вертолеты, я узнал, что стряслось.
— А где бойцы Затко? — спросил Таха.
— В горах укрылись. Но ты не ходи к ним теперь, Таха. Я им никому не велел до темноты спускаться. Ильхан хочет перебить всех наших, кого только сможет найти. Но по-моему, кази убить он не хотел. Ильхановцы прошли всю улицу, ища кази, и когда увидели его застреленного в джипе вместе с Затко, то испугались и стали бить себя по голове.
Таха глядел на немые долины, где широко легли опаловые тени от вершин, закрывших собою солнце.
— Знаете, дядя Айвр, что я обнаружил в Европе, — сказал он после долгого молчания. — Обнаружил, что европейцам известен лишь одни вид гнета — ущемление личности. Единственно такие ущемления знают они в своих чистых городах с крашеными стенами и обученными в школе, грамотными детьми, которые если болеют и мрут, то в больничной постели. Для них это комедия, посмешище, — морщась, кивнул он на горы и долины. — И видно, неизбежен какой-то конец здешнему невежеству. Но неужели нужны газы, химикаты, металл, вертолеты? Неужели нужно это все обрушивать на наши головы?
Мак-Грегор тяжело вздохнул в ответ.
— Они побеждают так запросто, — продолжал Таха, — и ничего не оставляют нам. Ни даже больных стариков. Истребляют нас полностью, под корень.
Мак-Грегор взглянул на Али, не возразит ли тот; но Али, привалясь спиной к камням стены, боролся с одышкой, ловил ртом воздух, и Мак-Грегор невольно подумал о том, во главе скольких восстаний стояли хворые старики, обессилевшие от погонь и бед. И у мертвого кази недаром лицо столетнего старца…
— Нужно собрать людей Затко, укрывшихся в горах, — сказал Мак-Грегор.
— Их и не сыщешь теперь, — сказал Таха. — Они все ушли.
— Есть ведь и такие, что остались наверху и ждут.
— Ждут чего? — сказал Таха. — Ничем теперь уже не вытащишь наших напуганных курдов из горных нор. Они ушли и не вернутся, и на этом конец всему общему делу.
— Так идем же, разыщем их, пока не поздно. Нужно их только убедить…
— А чем убеждать? — усмехнулся Таха. — Что у нас тут осталось? Как вы не понимаете, что всему конец. Голова наша лежит отсеченная, а тело убегает со всех ног, и ничем ни вы, ни я не остановим бегства.
— Значит, отдаешь все в добычу ильхану?
— Рано или поздно я убью его, — ответил Таха. — Это, пожалуй, все, что еще мне тут осталось.
— Нет, нет! — сказал Мак-Грегор. — Нельзя пускать все насмарку ради глупой и тщетной кровной мести.
— А что еще делать? — воскликнул Таха. — На грузовики напасть с шестью студентами и седьмым Ахмедом-дурачком?
— Выслушай меня, Таха, — сказал Мак-Грегор. — Надо идти в горы, растолковать надо курдам, что произошло и как ильхан подло убил кази и Затко, — и увидишь, они пойдут за тобой, преодолев страх.
— Вам не понять нашей курдской слабости, — возразил Таха. — Курд опечаленный теряет храбрость, а отчаявшийся делается хнычущим младенцем.
— Так не будем хныкать, пойдем за ними в горы.
— Я не хнычу, а просто не хочу себя обманывать. Пусть старый пес берет в добычу горы. Пусть берет оружие. Города и фабрики — вот где решится борьба. Вот где правда.
— Тут в окрестностях и дальше, к Котуру, наберется около сорока селений, два десятка курдских родов, — сказал Мак-Грегор, развернув карту и вглядевшись. — Если не наберем по пути достаточно людей, вот тогда будешь бить отбой. Через час уже стемнеет; попробуем поговорить со здешними, а утром двинемся в путь.
— До Котура мне не дойти… — произнес Али. Они и забыли о нем, сидящем теперь, скрестив ноги, у порога в какой-то ритуальной неподвижности. — Но с сельчанами я потолкую… Однако Таха прав, — обратился он к Мак-Грегору. — Они сейчас напуганы. Но не во всем ты и прав, Таха. Вели напуганному выкашляться, и бывает, что от кашля пропадает страх.
— От кашля и кила бывает — и губит мужчину окончательно, — усмехнулся Таха. — Отменная у нас тут кила получилась.
— Как бы ни было, — сказал Али, с трудом вставая на ноги, — а надо до темноты похоронить убитых. Второй день лежат. Тебе, Таха, как сыну и хранителю тела, надлежит прочесть над ними погребальную молитву.
— Нет, — сказал Таха. — Не стану я теперь творить над отцом похоронный обряд. Раньше я ильхана похороню.
— Но могилу копать надо, — сказал Али. — Нельзя же их бросить без погребения.
Кетменями, найденными у жилья, они выкопали две могилы. Ногами к югу положили в землю кази, и Мак-Грегор, спустясь в яму, повернул лицо его в сторону Мекки. Затем Али, коснувшись руками своих мочек, произнес: «Алла акбар» — и могилу засыпали землей и камнями. В другой яме точно так же погребли Затко. Могил ничем обозначать не стали; Али проговорил и над Затко свое «Бог велик». Но Таха не захотел прочесть ни слова из традиционных такбиров.
Пошли обратно в поселок, поддерживая, почти неся Али, и Мак-Грегор сказал Тахе:
— Ты волен делать потом, что хочешь, но завтра мы направимся к Котуру и по пути заберем с собой всех, кого только сможем. И проведем операцию так, как было намечено.
— Но это глупо, дядя Айвр, — сказал Таха.
— Допустим. Однако лучше упорствовать глупо, чем покорствовать глупо.
— Но бессмысленно ведь. Попусту и зря.
— И тем не менее…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Продолжая так спорить, они прошли с десяток окрестных горных деревень. Мак-Грегор пытался вербовать бойцов, а Таха молча слушал, как Мак-Грегор убеждает оборванных пастухов, стригальщиков и косарей, что дать отпор ильхану — в их кровных интересах.
— Ты прав, — кивали они, — ей-богу, прав.
Но ведь кази погиб, говорили они, и с ним погибла надежда. Разве не видит этого Мак-Грегор? Разве не видит, что повторяется трагедия сорок седьмого года? Что курдское движение опять сокрушено? Что остается лишь начать все по-новому и с самого начала?