Горячая тень Афгана

Дышев Андрей Михайлович

— Открывай!

Он стал хлопать себя по карманам, будто отряхивался от пыли, вытащил ключи, дрожащей рукой долго ковырялся в замке и, наконец, открыл дверь. Я по-джентльменски пропустил его вперед и, закрыв за собой дверь, знаком показал ему, чтобы он заперся.

Мы стояли в маленькой комнате, в которой из мебели находился лишь стол. На единственном окне висели жалюзи, оттого в «преисподней» было сумрачно. На полу, перпендикулярно к стене, стояли одинаковые ящики, сколоченные из неотшлифованных и плохо подогнанных друг к другу

досок. Сквозь щели проглядывал белый металл.

— Накладные!

Голос невольно стал тихим — почти шепот. Говорить громко в присутствии покойников было кощунственно.

Бленский метнулся к столу, сгреб с него бумаги и принес их мне.

— Тут накладные, разрешение и остальная документация.

Я опустил глаза и посмотрел на накладную, лежащую сверху. Груз, учетный номер, получатель, а ниже — наименование груза: «Локтев Владимир Данилович. Вскрытию не подлежит».

Я судорожно сглотнул. «Наименование груза»… Что ж это за дебил такой, окончательно отупевший бюрократ, которому пришло в голову оформлять на погибших — на войне или нет, неважно — такие накладные?

Следующий — Умаров, затем Марыч, Сапармуратов, Искренко… Двое последних, как и Локтев, адресованы на Москву. И гробы так же не подлежат вскрытию. Значит, тела изуродованы сильно. Мальчишки, мальчишки, упаковали вас, пронумеровали, превратили в груз, и к вашим светлым именам цепляют мертвые души.

Накладная на Гусева Анатолия Ивановича была последней. Учетный номер — 37/99. В графе «Получатель» — «Москва, Волзов Игнат Юрьевич (по требованию)».

Бленский заметил, что я долго рассматриваю накладную на Гусева, и стал волноваться. Его руки пришли в движение: он то почесывался, то теребил свои редкие волосы, то поправлял на себе рубашку. Я пошел вдоль ящиков, сверяя номер. Вот он, крайний справа, 37/99.

Если я ошибаюсь, подумал я, то душа этого мальчика меня до конца жизни в покое не оставит.

— Отрывай доски! — сказал я Бленскому, чувствуя, как у меня начинает предательски дрожать голос.

— Какие доски? — глаза начальника морга наполнились ужасом.

Я кивнул на ящик.

— Зачем? — едва слышно произнес он.

Я не знал, что ему ответить, смог лишь взмахнуть пистолетом и произнести:

— Ну!

Бленский нерешительно подошел к ящику и встал над ним, не зная, за какую доску хвататься.

— Да проснись же ты! — взорвался я и толкнул его в спину.

Бленский рванул на себя одну доску, вторую.

Они были прибиты короткими гвоздями и отдирались легко.

— Хватит? — спросил он.

— Весь верх отдирай! Время, Бленский, время!

В «преисподней» стоял жуткий треск и скрип, словно ожили все покойники и стали ломиться на волю. Меня трясло, как в лихорадке. Я начал ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на согнувшегося Бленского, на обнажившееся нутро ящика, в котором матово поблескивала крышка цинкового гроба.

Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись

ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.

— Теперь открывай крышку гроба, — едва слышно сказал я.

Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.

— Тут дело… вот в чем, — произнес он. — Этот гроб вскрытию не подлежит.

— То есть? Что это значит?

Бленский развел руками в стороны.

— Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.

— А ты сам видел этот труп?

Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову на бок.

— Я подписал заключение патологоанатомов… — начал было он, но я оборвал его.

— Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?

— Н-н-нет, — с трудом выдавил он из себя.

Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал «магнум», будто это была десятикилограммовая гантель.

— Значит, так, — сказал я, не скрывая угрозы в голосе. — Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на «Черный тюльпан» в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…

— Я расскажу! — охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. — Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними — этот.

— И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?

— М-м-м… Да.

— Что в нем?

— Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.

— Ты даже не догадываешься, что там?

Бленский пожал плечами.

— Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.

— А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?

— Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.

— Но реально тело Гусева уже было отправлено?

— Конечно. Две недели назад. Но, повторяю, комендатура не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть, что я отправил именно его.

— А заявка? Ты ведь указываешь в ней точное количество гробов.

— В прошлый раз я указал пять, включая гроб Гусева, но если меня сейчас о нем спросят, скажу, что в тот раз отправил четыре, потому что не успел выяснить ни личности погибшего, ни адреса родственников. А у комендатуры документации никакой — я лично убедился.