Горячая верста

Дроздов Иван Владимирович

«Да ты посто-о-ой, посто-о-ой, красавица моя!..»

Михаил Михайлович резким движением руки оборвал игру. Встал из-за рояля, хлопнул Егора по плечу.

— Я нашел гвоздь программы! Это она — твоя фраза! Чистая и невинная, как родник! Одна фраза. Только одна! И больше от тебя ничего не требуется. Я тебя включаю в состав оркестра. Поздравляю.

— Я не умею петь в оркестре, — шагнул назад Егор.

— Нет, вы посмотрите на него. Он ещё ломается! Я же сказал: одну фразу. Ту самую, что ты пел сейчас. Ты сделаешь концерт! Принесешь успех всему коллективу заводской самодеятельности. Только одной фразой. Одной! — смекаешь?.. Умные люди говорят: художнику нужна деталь. Я её нашел. Ты, твоя

фраза — вот то, чего не хватало. Теперь дело сделано. Успех в кармане!..

Он закричал в раскрытую дверь библиотеки:

— Паша!.. Иди сюда!.. Ты только послушай, какую я нашел деталь!..

Из дальней комнаты донесся прерывистый храп.

— Спит, слон ленивый! — ругнулся Бродов. И, обняв Егора за плечо, повел по зале.

— У тебя, Егорий, голосок под стать лемешевскому — сырой, конечно, невыделанный, но фактура налицо. Только ты не обольщайся. Такие голоса сейчас не в моде.

Михаил Михайлович вытянул шею, затряс головой и с сиплым грудным придыханием запел: «Ла-ла-лаа-а... ол-ло-ло-ло...»

— Чтоб душу щекотало. А всяким тенорам теперь не станут целовать полу фрака. Кончилось времечко классических голосов! Не удивят сегодня колоратура, диапазон и прочее. Но ты, Егор, не тужи. Мы вплетем твой тенор в современные ритмы, и он зазвучит по-новому. Мы снабдим тебя ослепительной робой, и молодежь, глядя на тебя, будет плакать от восторга. Да, я знаю, чего хочет современная молодежь!..

Бродов тряхнул Егора за плечо и мигнул ему левым глазом, который был у него меньше правого, и, может быть, оттого казался темнее.

— Одним словом, будешь доволен! Итак: до встречи в клубе на репетиции.

Егор кивал головой. Он наскоро простился и отправился домой.

5

Феликс Бродов и Егор Лаптев отправились на каток. По дороге, неведомо откуда взявшийся, к ним присоединился поэт Борода.

— Провожу вас, старики, до заводской площади, — прохрипел Борода.

Борода и Феликс сблизились давно — с тех пор, как старик Бродов написал первую песню на стихи местного поэта. Егор Лаптев в их обществе чувствовал себя новичком. Старые друзья Егора разлетелись в институты, военные училища, в другие города переехали... Многих приятелей недосчитался Егор после армии, а тут—Феликс, Борода, музыка, умные разговоры...

Зима в том году удивила железногорцев ранним приходом. Сразу, после ноябрьских праздников, дохнуло холодом, повалил густой, мягкий снег. Никогда ещё так рано не распахивал каток свои ворота. Феликс по очень важной причине спешит на каток: там будет Настя, инженер-технолог, внучка академика Фомина. Настя бегает на коньках легко, красиво, точно ласточка в майском небе, и, конечно, она не упустит случая прийти на открытие катка. Феликс непременно выберет момент и будто бы невзначай заговорит о делах её деда: «Я поклонник его идей... Меня восхищает каждое его детище...» Настя, как всегда, улыбнется, подарит ещё один нежный взгляд Феликсу. На большее Феликс не претендует. А если Настя позволит ему взять себя за руку и вместе с ним птицей пролетит на виду у многих железногорцев — неделю будет парень ходить хмельным от счастья.

На душе у Феликса тепло и просторно. Ему приятно и шагать рядом с поэтом: как-никак Борода известный человек в Железногорске. Правда, Феликс при случае не прочь высмеять притязания Бороды вести за собой молодежь, но это уже, как говорится, из области личных отношений. На людях Феликс не даст Бороду в обиду. Он везде скажет: «Это передовой, современный человек, носитель интеллектуализма...» Феликсу нравится и Егор Лаптев. Егор — парень скромный, покладистый. Отец у Егора, хоть и знатный металлург, но знаменитость его особого рода. Прокатал полторы нормы листа — и на пьедестал. А вот брат Феликса Вадим... По радио о нем не говорят, в газетах ни строчки, а попробуй достань Вадима. Директор столичного института! Феликсу положение брата в обществе во сто крат дороже трудовой славы прокатчика Лаптева.

Феликс поймал себя на мысли, что в этом мире обязательно надо держать рядом и Егоров Лаптевых. Зайдет он, Феликс, с Настей в буфет на катке. «Егор, кофе! И шоколадку... для Насти». Егор, конечно, на полусогнутых, с улыбкой: «Будет сделано...»

— Физический труд—архаизм! — бубнит позади Феликса Борода. — Он отомрет, как осенью отмирают листья.

— Труд оператора тоже физический, — возражает Егор. — Надо стоять у пульта, смотреть, слушать, включать-выключать рычаги...

— Архаизм! — Борода поднимает воротник чешуйчато-белой, сильно истертой куртки (где только раздобыл такую!), говорит торопливо, глотая окончания слов. — Сегодня оператор, завтра и его побоку, — все заменит электроника! В кассету девица вложит перфокарту — и стан — ры-ы-ы... Рабочий не нужен. Он изжил-ся-ся. Уже сегодня изжил себя!

Егору трудно одержать победу в споре. Борода все-таки поэт! И вроде бы правду говорит, — обходится же луноход без человека! — но поверить Бороде Егор не торопится. «Электронная машина, — рассуждал про себя Егор, — без человека — ничто. И не все в жизни она заменит! Предложи Феликсу электронную машину взамен Насти Фоминой...»

Впрочем, в одном Борода убеждал Егора: не резон в наше время молодому человеку стоять у стана с допотопными клещами. Тут, пожалуй, он прав.

Захотел заговорить с Бородой, но потом решил: ни к чему мне эти разговоры! Клещи я брошу, встану за пульт. А если отец не разрешит — уйду из цеха.

Егор не хотел себе признаться, но у него и раньше, до посещения Бродовых, где-то в глубине души тлела надежда стать певцом. Старик Бродов подогрел эту мечту, протянул ей руку. И Егор уже шел за ним, он верил: Бродов приведет его в иной мир — в мир, где звучит музыка и сияют звезды.

— Новый тип человека выдвинулся на арену — инженер, техник, повелитель машин! — продолжал бубнить Борода. — Он, этот человек, на свой лад перестроит всю жизнь. Ему принадлежит будущее!..

Егор лишен был тщеславных побуждений, но в одном его тайные мысли, как две капли воды, походили на мысли Феликса: он тоже мечтал встретить на катке девушку. Девушка эта — Аленка. Фамилии её Егор не знает, видел её только раз при свете закопченных фонарей и притом на трубе. Она висела на канате, раскачиваясь в веревочном седлеце, и весело ему кричала: «Эй, парень! Подними-ка меня повыше!» Он подошел к основанию трубы, которую недавно начали класть, приставил к ней лестницу, затем, бесцеремонно ухватив девушку за ботинки, слегка потянул к себе и сказал: «Красивая!». Она в ответ улыбнулась: «Тоже, открытие сделал!..» Егор, краснея, прошептал: «Когда освободишься? Я подожду. Как тебя звать?..» Девушка запрокинула голову и громко крикнула: «Эй, там, наверху. Поднимите меня повыше!..» Сверху отозвались: «Аленка!..» Она наклонилась к Егору: «Вон, слышишь — Аленкой кличут».

...В конце смены Егор снова подошел к трубе. Угрюмый парень, видимо, бригадир, собирал инструменты. На вопросы Егора отвечал сухо, с раздражением:

— Аленка, говоришь? Не может того быть, чтобы на канате висела. Это у нас верхолазы-бетонщики да укладчики кирпича наверху работают, а Аленка... Она раствор приготовляет. Ты что-то путаешь.

Егор усомнился:

— Да ты не бойся, не украду я твою Елену прекрасную.

— Я и не боюсь, — спокойно ответил парень, — а только зачем канитель пустую разводить, если ты ей ни по каким статьям не подходишь.