Горячее лето (Преображение России - 11)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

Из штаба одиннадцатой армии пришел приказ 32-му корпусу атаковать Редьково, но за сто верст от фронта плохо было видно, какую серьезную преграду для атакующих представляет собою мало кому известная река с ее широкой топкой долиной, с ее болотами и озерками и с не наведенными еще через нее мостами.

Усиленный огонь русских орудий вызвал усиленный ответный огонь австрийцев, показавший их превосходство в тяжелой артиллерии; попытка передовых частей 105-й дивизии перейти Слоневку вброд окончилась неудачей: роты вернулись назад, не досчитавшись многих.

Гильчевский наблюдал со свойственным ему негодованием за действиями своего корпусного командира, который на фронте не был,

ничего тут не видел и с легким сердцем передал приказ Сахарова об атаке, которая не была еще подготовлена.

– На рожон, на рожон заставляет лезть!
– волновался он.
– И как раз это, когда пополнения подходят! Нет чтобы подождать, - может быть, немцы сгоряча сами поперли бы в контратаку, а мы бы им тогда намяли холку!

Вновь назначенный командир 402-го Усть-Медведицкого полка Добрынин приехал дня через два после этой неудавшейся попытки 105-й дивизии форсировать Слоневку. Когда Гильчевский услышал от него, что он после ранения в плечо навылет во время апрельской операции у озера Нарочь, на Западном фронте, и получения креста и чина полковника, когда был в госпитале в Москве, очень настойчиво просился на Юго-западный фронт, - Гильчевский внутренне расцвел, но внешне был сдержанным и точным в своих вопросах; когда Добрынин вполне искренним тоном сказал, что рад своему назначению в дивизию, о которой еще на пути сюда он слышал, как об ударной, Гильчевский сделался мягче и проще; наконец, весело расхохотался он, когда Добрынин предупредил его, что за ним числится неприятное дело в московском жандармском управлении в связи с появлением на вокзале митрополита Макария и что к нему может дойти переписка "о неотдании чести его высокопреосвященству"...

– Нет, это мне нравится, как хотите!
– отхохотав, заговорил Гильчевский, как свой на своего, глядя на нового в его дивизии командира полка.
– И ми-тро-по-лит тоже туда же, начальство наше!.. Чего доброго, дождемся мы тут приказа об изменении, а не то так и полном прекращении военных действий за подписью: "Обер-прокурор Святейшего Синода Волжин"!.. Как это называется, позвольте? Теократия, а? Она, она, голубушка, она самая и есть!

Впрочем, когда откланивался ему Добрынин, отправляясь к своему полку, Гильчевский посоветовал ему взять себе в помощники Печерского, который "хотя и не семи пядей во лбу и звезд с неба не хватает, но все-таки как-никак втянулся уж в дело и знает, чего можно требовать от людей"...

Добрынин отозвался на это просто:

– Ваше превосходительство, я ведь, и когда ехал сюда, твердо знал, что еду в боевой полк и что командный состав у меня будет не духовенство, - чем заставил начальника дивизии сказать, улыбаясь:

– Уверен, что вы возьмете полк в твердые руки без всяких этих ежовых рукавиц, но и без поблажек.

VIII

– Бывают же такие неудачи у людей, - говорил Ливенцеву, зайдя в его блиндаж, Добрынин.
– Я - новый командир полка, вы - новый командир батальона, а во всех батальонах вообще - половина новых солдат, так что, по новости дела, как бы нам всем новым не испортить репутации полка, - как полагаете?

Ливенцев изучающим взглядом ответил на слова Добрынина, прежде чем отозвался на них односложно:

– Иногда новизна бывает полезна, господин полковник.

Твердое в линиях, простое, серьезное лицо Добрынина располагало сразу в его пользу всех, кто с ним встречался впервые, - бывают такие лица, поэтому Ливенцев добавил, после небольшой заминки:

– Пожалуй, можно смело сказать: на девяносто процентов новизна полезна, иначе, посудите сами, откуда бы взялся прогресс?

– Гм... может быть, и на девяносто процентов, - хотя это вопрос очень спорный, -

но вот что мне хотелось бы знать: наш полк, как он, по вашему мнению, из лучших в дивизии или из худших?
– спросил Добрынин.

– По-моему, - самый худший, - ответил Ливенцев, при этом не задумавшись ни на секунду, так что Добрынин посмотрел на него удивленно.

– Начальник дивизии мне не сказал этого, - не очень ли вы строги?

– А как сказал начальник дивизии?
– полюбопытствовал Ливенцев.

– Я, конечно, ему такого вопроса не задавал, но думаю, что если бы полк был настолько плох, как вы считаете, то он бы дал мне приказ его подтянуть.

Добрынин был как будто прав, но Ливенцев видел по его глазам, что ему только очень хотелось быть правым, что он встревожен тем, что только что услышал; необходимо было обосновать свой резкий отзыв.

– Лучшими полками я лично считаю четыреста первый и четыреста четвертый, - сказал Ливенцев, - и это по той простой причине, что там прекрасные командиры - Николаев и Татаров; четыреста третий - хуже, потому что командир там хуже, - вот мои доводы, господин полковник. Есть пословица: "Каков поп, таков и приход".

– Позвольте-ка, вы не сказали все-таки, почему же наш полк хуже даже четыреста третьего?

– В нашем полку командир полка был такой, что его генерал Гильчевский отставил от командования за трусость, а подполковник Печерский... Ведь не ему вверили полк, а вам. Откуда же было взяться в нашем полку воинским доблестям, превосходящим обыкновенные?
– спросил Ливенцев, чем вызвал вопрос Добрынина:

– Значит, по-вашему, полк - это командир полка... по крайней мере на девяносто процентов?

– На девяносто во всяком случае, господин полковник, - твердо ответил Ливенцев.

– Может быть, вы и правы, - после заметной паузы согласился с ним Добрынин, - но мне-то лично от этого не легче...

Продолжая как бы думать вслух, он добавил:

– Хорошо отчасти только то, что пополнения, - как солдаты, так и прапорщики, - все-таки уже обстреляны, так что если бы нам дали время их еще больше втянуть в обстановку фронта и подготовить, то, пожалуй, они бы и не осрамились в деле... Будем надеяться, что еще хоть недельку простоим здесь в резерве...

Увы, не дано было даже и недели на подготовку к действиям полка в лесах и болотах: дней через пять Гильчевский получил приказ командировать два полка на реку Стырь, к северу от впадения в нее реки Пляшевки, в район расположения 7-й кавалерийской дивизии и в непосредственное распоряжение начальника ее, генерала Рерберга.

Когда Добрынин, вместе с полковником Тернавцевым, получил в штабе дивизии приказ как можно скорее собраться и выступить, он сказал Ливенцеву:

– Я считал почему-то предвзятым ваше мнение о четыреста втором и четыреста третьем полках. Но теперь вижу, что вполне оно совпадает с мнением самого начальника дивизии. В командировку, которую я получил, назначают обыкновенно по правилу: "На тебе, небоже, что мне не гоже"... И в то же время нам предстоит и в штабе корпуса, и в штабе армии поддержать престиж сто первой дивизии, как ударной... Задача трудная.

Гильчевский был очень обеспокоен главным образом тем, что его полки попадают под начальство Рерберга, которого ему не за что было уважать. Так как два полка, хотя и разных бригад, составляли в районе чужой дивизии отдельную бригаду, то Алферов, внушавший ему больше доверия, чем Артюхов, был назначен руководить этими полками.

– А вдруг генерал Рерберг пошлет нас форсировать Стырь?
– спросил обеспокоенно Алферов, и этого вопроса было довольно, чтобы надолго выбить из равновесия Гильчевского.