Горячее лето пятьдесят третьего 2
Шрифт:
– Наступление остановить! Стамбул не брать! Все резервы направить под Салоники! Совместно с Албанской Народной Армией наступать на Тирану! Мне это третий раз повторить? Ты кем себя говнюк возомнил? В Царя поиграть решил, или вообще крылья проросли?
Верховный главнокомандующий БНА и Генеральный секретарь ЦК КПБ, товарищ Вилко Червенков перебодать взглядом советского маршала не смог. Он отвел взгляд и заговорил примиряющим тоном.
– Я же не приказ оспариваю, Семен Михайлович, а идею озвучиваю. Сама ведь в руки плывет - вековая мечта славянских народов.
– Опять ты, Вылко, считаешь
Болгарский лидер хотел было рубануть нечто малогуманное, но вовремя спохватился и только тяжело вздохнул.
Идея послать 'стариков' комиссарами с полномочиями представителей ГШСС во все горячие точки принадлежала товарищу Сталину. Он для формальности и себе подобные полномочия запросил, и для Андрея Януарьевича Вышинского. Город Жуков, бывший Харбин, после прибытия туда поезда 'Красный Коммунар' де-факто превратился в столицу Азии. Повидаться с товарищем Сталиным пожелал даже семилетний король Таиланда - Пхумипон Адульядет, он почему-то уверился, что товарищ Сталин и есть новое воплощение Будды. Отказать мальчику не смогли, а из его детского вопроса - 'Как узнать настоящего коммуниста?' и родилось впоследствии знаменитое - 'У настоящего коммуниста все личные вещи помещаются в тревожный чемодан.' Ну а товарищи Ким Ир Сен и Мао Цзэдун вообще расположились в подобных поездах по соседству. В Азии как раз начались Цусимская и Тайваньская десантные операции.
Молотов сейчас комиссарил в Первом ударном израильско-добровольческом корпусе, Каганович во Втором а Клим Ефремович Ворошилов вообще партизанил с албанской армией Энвера Ходжи по горам между Грецией и Албанией. Но старики реально были счастливы, не смотря на все тяготы и лишения. На расстроенного в лучших чувствах болгарского Главковерха, Буденный отреагировал без сочувствия.
– Потом повздыхаешь, тилиген хренов. Немедленно шестую механизированную отправь под Салоники. И не забывай, что я тебе буду писать характеристику на переаттестацию в коммунистической партии. Эти драматические вздохи оставь для внуков. Им будешь рассказывать про 'вековую мечту' и вот так вздыхать. Я тебе тут не это...
***
24 июня 1953 года. Мексика. Эстансия 'Трес лагос' Примерно пятьдесят километров юго-восточнее Мехико.
Эрнст Хемингуэй отложил блокнот и отхлебнул текилы прямо из горлышка. Наконец-то товарищ 'Че' разрешил ему отправить репортаж. И этот материал несомненно окажется на первой полосе. А дело оказывается еще даже не началось, вчера была проведена только самая первая в большом спектакле сцена. Писать Че разрешил, но имен упоминать запретил, даже прозвищ, кроме, разумеется, главного героя вчерашней сцены - легендарного Рамона Меркадера, ликвидатора Лейбы Бронштейна, при жизни прозванного Львом Троцким.
К сожалению, сам Меркадер от интервью наотрез отказался. Он похоже до конца не доверяет никому, из освободившего его отряда, хоть и всячески демонстрирует благодарность. Не удивительно, для человека так и не назвавшего даже своего настоящего имени под пытками. Про пытки Хемингуэй уже узнал из личного дела, прихваченного из тюрьмы вместе с освобожденным героем.
Разумеется, непосредственного участия в освобождении Меркадера 'Гринго' не принимал. Когда им разрешили пройти в здание, уже захваченной городской тюрьмы Мехико, все уже было закончено. Коминтерновцы вооружали бывших заключенных из арсенала гарнизона охраны, а товарищ Че раздавал команды
– Фидель, как брата прошу - без излишеств и геройств. Шумните в Мальвине, а потом через Бусео отходите на базу. Им и так уже впору разорваться, больше их дразнить нет надобности. Мексиканцы нам не враги. Все понял?
– Так точно, Команданте. Не враги. Шумнем и уйдем.
– Двадцать второго к вечеру я жду твою группу в полном составе и без раненых. Разрешаю приступить!
Тот, кого назвали Фидель, вскинул руку к выгоревшей техасской шляпе и ускользнул из кабинета начальника тюрьмы. Хемингуэй уже для себя отметил, что эти люди не ходили - они словно скользили. Прискользали и ускользали. Как призраки. Наконец командир обратил внимание и на него.
– Так, Гринго, че, быстро все тут сфотографируй. Архив, дело из архива, чтоб сомнений не было, ну не мне тебя учить. Главное - не мешайся под ногами и слушайся Начо, когда он скажет джамп - прыгай не задумываясь. Мы сейчас в окружении, и нам еще предстоит его прорвать.
Из 'окружения' ушли без боя, хотя где-то на севере иногда слышалась стрельба, но на звук боя это похоже не было. Просто ушли, не заметив никакого окружения. А через десяток кварталов Начо и вовсе решил прекратить 'прорыв', зайдя в один из баров.
– Можешь промочить горло, Гринго. Отсюда тронемся через пару часов. Можешь даже напиться в стельку, дальше поедем на машине
– Ты водишь машину, Начо?
– Я вожу машину, танк и даже самолет, Гринго. И мне не нравится быть твоей нянькой. Я готовился совсем не к этому.
Напиваться Хемингуэй разумеется не стал, хотя горло он и промочил с удовольствием. Два часа он потратил на попытки нарисовать в голове примерный ход операции для будущей книги, но ничего не получалось. Ведь он находился не так далеко от места событий, чтобы не услышать даже пистолетные выстрелы, но их не было. Городскую тюрьму Мехико эти скользящие существа взяли совершенно беззвучно. Посередине белого дня. Попытка разговорить Начо не удалась, тот только буркнул - 'Отдыхай, пока время есть.' и опять погрузился в свои мысли.
Из бара вышли, как только стемнело. В пристройке их ждал старенький, но исправный Додж-пикап, которым и воспользовались, добравшись до места всего за полтора часа. Вообще, организация дела поражала опытнейшего журналиста. Эти люди предусмотрели все, даже фотолабораторию и печатную машинку для его личных нужд. Отказался рассказывать о деталях операции и 'Че'. Он только мило улыбнулся 'Ты же рядом был, че, сам все видел. Что не увидел - придумаешь.'
Зато посвятил в дальнейшие планы - они решили захватить Кубу. Одним неполным батальоном, вооруженные только стрелковым оружием. 'Ты с нами можешь не ходить, че. Фотоаппарат Начо отдай, он умеет обращаться. А потом мы тебе все расскажем. Все равно ведь сам опять ничего не увидишь. Зачем зря подставляться?'
Двадцать третьего вечером в лагерь коминтерновцев прибыл, разумеется инкогнито, заместитель министра государственной безопасности СССР - Наум Исаакович Эйтингтон. О себе он Хемингуэю упоминать запретил под страхом 'подвешивания на ветке дерева за тестикулы'*, но зато, с его разрешения, дать интервью согласился Меркадер, что для материала статьи в 'Правде' было даже лучше. Это будет не сенсация, не бомба, а настоящий журналистский 'Шанхай'. И то, что он после этого станет невъездным в Мексику, нисколько не печалила. Карман Эрнста Хемингуэя уже грел, привезенный Эйтингтоном, паспорт гражданина СССР. 'Главное - книга!'