Горячее сердце. Повести
Шрифт:
— Нет, Гриша, впереди еще много борьбы. Будет еще революция.
Суровцев озадаченно водил пальцем по серому от пыли стеклу.
— Вы всегда вносите в мою душу смущение и беспокойство...
Тяжелыми каплями падали смоляные чешуйки, бесшумно роняли тополя свой цвет — красного бархата сережки. Скрипучий балкон замело невесомым тополиным пухом, напомнившим о снежной мохнатой зиме.
Вера сидела на перилах, смотрела на молодую клейкую зелень
Плетеный саквояж ждал пути. На столе белела телеграмма от Сергея. «Проезжаем двадцатого...» А Вера еще ничего не решила. Ее терзали сомнения, она никак не могла разобраться в сумятице мыслей и чувств.
В соседской баньке монотонно бубнила труба. Музыкант из оркестра заводчика Лаптева выдувал марш. Вера стиснула ладонями голову, озадаченно поглядела на саквояж, рассердилась. «Как же ехать на Урал, если здесь творится такое! Нельзя, ни в коем случае!» — задвинула саквояж под кровать, чтобы не мозолил глаза, не напоминал.
Взяла телеграмму. «Проезжаем двадцатого вагон девять Сергей»... «Он думает, что я поеду. Со всеми вместе — с ним, с Николаем, с Зарой. Как много даст эта поездка! А здесь могут справиться и без меня. Что значит один человек? Почти ничего!» Схватила панаму, выбежала на улицу. «Надо сходить к Виктору, поговорить с ним».
На Пупыревке в рыжей пыли копошились оборванные ребятишки. Босоногая девочка предлагала теплой воды, мутного перекисшего квасу из зеленоватых захватанных четвертных бутылей.
Вера шла, погруженная в раздумья. Чуть не налетела на знакомого студента-меньшевика, работавшего в Совете.
— А, Вера Васильевна! Ну, когда появитесь у нас?
— Когда вы станете большевиком.
Студент крякнул, не найдя ответа.
На Театральной площади разыгрался ветер, погнал клочья афиш, зашуршал сухой подсолнечной шелухой. Вдруг лихо взвихрился, швырнул в лицо горсть колючей пыли.
«Нет, ехать нельзя», — подумала Вера, стряхнула с панамы пыль, поправила прическу и пошла обратно домой. «Останусь в Вятке», — решила она окончательно для себя и вдруг успокоилась.
...Когда к тесному перрону, устало поскрипывая, подошел петроградский поезд, Вера с корзинкой в руке бросилась к обшарпанному вагону с замазанным черной краской царским гербом. Она так ждала — и боялась этой встречи...
— Сюда, Верочка, здесь целый вагон большевиков, — послышался голос Зары, и Вера, сталкиваясь с суматошно снующими пассажирами, полезла в тамбур.
Еще издали, за головами выходящих, встретила радостный взгляд Сергея, и внезапно охватившее ее смятение сломало все тщательно продуманные объяснения.
Опережая расспросы, порывисто проговорила:
— Мне ехать нельзя. Здесь на всю Вятку десять большевиков. Даже организации нет...
У Сергея потух взгляд. Он пожал руку холодно, безразлично.
— А у вас тут весело! — воскликнула Вера, боясь, что изменит голос и рассыплется в пыль показная бодрость.
Кроме Сергея, Зары, Николая, ехало еще несколько политехников и медичек. Все они были шумливы, веселы. Так же могла бы ехать она: спорить, петь, смеяться...
Николай Толмачев перехватил ее тревожный взгляд, подвинул чью-то тужурку:
— Садитесь, Верочка. Ну-ка, расскажите подробней о вятских делах.
Слушал, сцепив пальцы в замок на остром колене; думал, насупив брови.
— Да, вам, Верочка, надо остаться. Обязательно надо. И как можно быстрее оформляться в организацию — потом на заводы, в гущу... Не десять, не двадцать — сто большевиков ходят рядом, — сказал он и, легко нагнувшись, вытащил из-под скамьи чемодан. — Голодно, наверное, с литературой?
Чувствуя, как от слов Толмачева становится легче, она ответила:
— Очень, очень нужна литература.
Потом, заметив в своих руках ивовую корзинку, виновато проговорила:
— Совсем забыла, что принесла гостинцев.
Петроградцы дружно принялись за луковые, рыбные и мясные пироги. Только Сергей, покосившись на корзинку, закурил.
— Я сыт, — сказал он, и Вере стало жалко его, милого сердитого «француза». Ведь она знала, как сейчас в Петрограде с продуктами.
— Вкусно пекут у вас в Вятке, — похвалил Толмачев. — Будем заезжать, — и протянул ей пачку газет и книг.
— Не смех ли, Бородину придется кусать локти! — крикнула Зара и опрокинула корзинку вверх дном. Но Вера видела, что Кунадзе отложила на стол кусок пирога для Сергея.
Вместе со всеми она смеялась над Бородиным, а он сердился, выдерживал равнодушную мину.
— Злой, какой, — чувствуя себя виноватой перед ним, проговорила Вера.
Сергей не принял этого признания ее вины. Закурил новую папиросу, щуря глаза от дыма.
Когда Вера уже стояла на земле, справляясь с обидой, захлестнувшей тугой веревкой горло, он вдруг спрыгнул с подножки; хрустнув шлаком, решительно шагнул к ней.
— Верочка, я злой, глупый, я... — ловя ее взгляд, порывисто проговорил он. — Я обидел тебя!
— Нет, ты не злой, Сережа, — почувствовав наконец, что веревка, давившая горло, исчезла, сказала она. — Ты, наверное, другим быть не можешь...
Колеса, взвизгнув, трудно сдвинулись с места. Сергей схватил ее руку и, как тогда, на Николаевском вокзале, порывисто прижал к губам.
— Я тебя всегда помню! Слышишь? — крикнул он и, разбежавшись, легко вскочил на уплывающую вагонную подножку.