Горячее сердце
Шрифт:
Добош помнил, что еще несколько минут назад седых волос у Соколова не было.
Соколов распрямился, расправил плечи, словно сбрасывая невидимую тяжесть, и двинулся, будто отдирая ноги от земли.
— Как же мы могли так просчитаться? — горько выдохнул он.
Добош потер правую руку, словно она у него онемела.
— Просчитались с твоим однофамильцем — учеником Дюпарка.
— Как это выяснили?
— Вчера пришел с повинной инженер Федоров. Помнишь, мы разрабатывали старые связи Дюлонга? Вышли тогда на Федорова. Он частенько бывал у Дюлонга, раньше работал вместе в анонимной
Ногин принял Добоша и Соколова без промедления.
— Держитесь, Николай Павлович! В горе для человека работа — как спасательный круг… Садитесь, докладывайте подробнее.
И Соколов с деталями описал последнее заседание «Клуба горных деятелей».
— Впрямь, заседание было у них последним, — заметил Ногин. — В Москве товарищи приступили к ликвидации верхушки «Клуба». Пора и нам.
Все трое склонились над столом. Соколов рисовал схему организации, объясняя:
— Этот круг — Пальчинский. Председатель «Клуба горных деятелей», руководитель вредительской организации в золото-платиновой промышленности. Не исключено, что он связан с подобными организациями в других отраслях народного хозяйства. От Пальчинского идут линии к малым кружочкам — членам московского центра. Первый кружочек — Доменов, от него ниточка тянется к Уралплатине, где он работает и завербовал несколько инженеров. Второй кружочек — Чарквиани, член правления Союззолота, от него ниточка разветвляется к Алданзолоту, к приискам Дальнего Востока. Третий кружочек — Подьяконов, от него линия идет к Лензолоту. Далее — Крылов, на его нитке висит Уралзолото, Енисейзолото, Дальний Восток. И еще один член московского центра — Чарин, он связан с Уралом. — Соколов откинулся на спинку стула, потер виски, словно что-то вспоминая, вынул из нагрудного кармана два листка: — Первая страница — список тех, кто пройдет по делу вредительства в золотой и платиновой отраслях. Вторая — список свидетелей. Копии переданы москвичам.
Ногин взял листки.
— Спасибо, — и указал на толстенную папку, лежащую перед ним: — А это свидетельствует народ. Наш добровольный помощник. От него ничего не скроешь. И горе тому, кто мешается у него в ногах! Под ногами! — Ногин поднял папку и пронес ее над столом, словно сметая невидимых врагов. — А похороны Тони назначили на завтра, на час дня.
…Тоня два дня не дожила до бабьего лета, которое принесло на Урал щедрое тепло в день ее похорон. Пришлось снять шинели, но и в гимнастерках было жарко. Будто стоял не сентябрь, а июль. Порхали бабочки, их оживило солнце. В сетях паутинок, как в гамаках, качались хвоинки, а иногда и золотые листики!
Но больше всего их лежало на дорожках кладбища. Багроватые, они походили на сердца. И хотелось обойти их, чтобы ни одно из них не хрустнуло. Но этого сделать было невозможно.
Соколов шел за гробом, неотрывно глядел на спокойное лицо Тони: «Как она любила бабье лето! Мы ведь и познакомились
Его тогда внедряли в кулацкую банду.
— У вас будет помощница, — сказали ему, — она под видом городской родственницы, потерявшей родителей, живет у старого крестьянина, участника гражданской войны. Она вас встретит в трех километрах от села, у речки. В руках у нее будет букет осенних листьев. Деревенские привыкли, что она любит гулять по лесу. Пароль: «Не меня ли ждешь, горожаночка?» Отзыв: «Не вас, а своего короля!»
Над могилой выступили двое — Матсон и Добош.
— Товарищи, — взмахнул рукой Матсон, — сегодня мы прощаемся с нашим товарищем, до последней минуты остававшейся на посту. Антонина Васильевна Соколова, дочь рабочего, пришла к нам в ЧК комсомолкой. Ей не раз поручали важные задания. И она выполняла их, верная дочь партии, смелая, выдержанная, стойкая… Прощай, наш боевой товарищ! Пусть будет пухом тебе каменная уральская земля.
Когда предоставили слово Добошу, он с минуту задумчиво смотрел на красивое, застывшее лицо Тони, потом громко, как на митинге, чтобы все его слышали, выкрикнул с сильным акцентом:
— Мы ведем беспощадную борьбу с врагами и предателями! Борьбы без потерь не бывает! Мы готовы ко всему! — и перешел от крика на доверительную, тихую речь: — И все же, знаете, не могу я мириться со смертью. Особенно когда погибают такие молодые, как Антонина, Тоня. Она была бойцом. Это мы знаем все. Но в ее душе соседствовали долг и нежность, ненависть и любовь… к Родине и к близкому… самому близкому человеку… — Добош взглянул на Соколова.
Ногин, стоящий плечом к плечу с Соколовым, шепнул:
— Мы не хотели тебе говорить… Но ты должен знать. Врачи установили, что Тоня ждала ребенка.
— Она мне ничего не говорила.
— Сказала бы…
А Добош заканчивал свою короткую речь:
— Прощай, Антонина Васильевна. Мы тебя не забудем!
Наступили самые тяжкие минуты: когда же он закончится, стук молотка, вгоняющего гвозди в крышку гроба…
Ударили литавры.
«И зачем нужны оркестры при похоронах?» — Соколов сжал зубы, чтобы ненароком не вырвался стон или крик: «Тоня!»
Грохнули залпы. Встревоженно качнулись корабельные сосны. Загалдели и закружили птицы.
Еще один залп. Тоню хоронили как солдата. И рядом по стойке смирно стояли ее соратники.
Ногин коснулся плеча Соколова.
— Да-да… Сейчас… Идем… — Соколов поклонился: — Прощай, Тоня!
Луч осеннего солнца пробился сквозь тучи и ветки берез и озарил алую жестяную звезду, поднявшуюся среди крестов.
Над звездой крутились бабочки и желтые листья.
Такого Соколов еще никогда не видел.
Вот одна из бабочек присела на звезду, сложила крылышки, но тут же взмахнула ими и улетела; желтый лист наткнулся на жесть и упал на могилу.
Соколов осторожно поднял его, расправил, хотел отбросить, раздумал и бережно положил лист обратно.
Желтое пятно выделялось на свежей глинистой земле.
Ногин снова прикоснулся к Соколову.
Соколов кивнул:
— Иду, иду…
— Ты нас прости, — наклонился к могиле Ногин и положил несколько цветов. — Нам пора. Нас ждет работа. Ты бы поняла…