Горячее сердце
Шрифт:
А еще более того жаждал он другой мести. Ему нужен был поручик.
Дом Пелагеи стоял на самой окраине поселка, и временами Агеев слышал доносившиеся из лесу, со стороны кладбища, гулкие залпы.
Еще до ареста, последовавшего на другой день по его прибытии в Казаринку, Агеев узнал от товарищей, что в этом рудничном поселке, расположенном в трех верстах от Торска, остановилась рота карателей и что командиры двух из четырех ее взводов — здешние жители. А командир второго взвода Сергей Макаров и вовсе приходился родным братом председателю рудничного Совета Василию Макарову, с которым Агеев как раз и должен был встретиться,
В арестной камере в одно время с Агеевым оказался рабочий Казаринского рудника, живший через дом от Макаровых, ровесник Сергея и товарищ его детских игр. Вместе и в церковноприходской школе учились. Потом Сергей уехал в Торск, окончил торговую школу и устроился писарем на суконной фабрике Агурова. В самом начале империалистической его мобилизовали и отправили солдатом на фронт. Как уж он там сумел выбиться в «люди», про то в подробностях ничего не известно, только выбился. «Георгия» получил, офицером стал. Карателем. Да где — в родном поселке!
— Тебя-то признал, нет? — спросил Агеев у рабочего.
— Да вроде как нет.
— Не он это тебя? — кивком показал Агеев на рубцы, украшавшие лицо рабочего.
— Не, другой. Пашка Неволин с Подгорной улицы. Мы с имя здорово дрались пацанами.
— Теперь, значит, отыгрался?..
В начале четвертой недели Пелагея окликнула его со двора:
— Касатик, родименький, красные пришли! — и завыла по-бабьи.
Сгинул унтер. Бесследно исчез поручик Макаров. Но не мог Агеев тотчас пуститься следом за отступавшими белогвардейскими частями: слаб был, еще с месяц пришлось поваляться.
Зато потом, почти до самого конца гражданской, охотился он за своим поручиком. Всякий раз стоило во время боя замаячить перед его глазами офицерскому погону, как в Агеева словно дьявол вселялся. С удесятеренными силами прорубался он туда, увлекая за собой взвод, и часто бывало — сталкивался с белым офицером лицом к лицу. Но с Макаровым встретиться так и не довелось.
Под Волочаевкой Агеев был тяжело ранен в голову, и здесь кончилась для него гражданская война. За беспримерное геройство наградили его орденом, но душевного покоя он так и не обрел. В холодном поту, с неровно бьющимся сердцем просыпался он по ночам и уж до самого утра не смыкал глаз, с тоскою думая о том, что время уходит и все меньше надежд остается на встречу с поручиком.
Более всего боялся Агеев, что тот помрет своею смертью, оплаканный родными и близкими. Как человек. Или уже помер, а он, Агеев, ничего об этом не знает и не узнает никогда. Или, о чем еще невыносимее думать, погиб в бою с красными отрядами и похоронен беляками со всеми подобающими герою воинскими почестями.
И вот наконец-то встретились… Позавчера. В бухгалтерии…
— Товарищ Агеев! — оторвал его от тяжких раздумий дежурный.
Вышедший ему навстречу сотрудник ОГПУ был молод. Черные волосы гладко зачесаны назад над крутым высоким лбом. Глубоко посаженные глаза внимательны и строги. Зеленый френч с пустыми петлицами. Синие галифе. Начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги.
«Не нюхал еще пороху», — глянув на него, сразу определил Агеев.
Сотрудник ОГПУ, назвавший себя Леонидом Родионовичем Пчельниковым, провел его в длинный узкий кабинет
На письменном столе царил идеальный порядок: по левую руку — телефонный аппарат, посередке — чернильный прибор да стопочка чистой бумаги. Ничего лишнего.
«Не нюхал еще пороху!»
Ошибся Агеев: пороху Леня Пчельников успел-таки понюхать, Правда, не в гражданскую, тогда он был еще слишком мал, а совсем недавно, весной позапрошлого, тридцать второго года, когда участвовал в ликвидации кулацкой банды и был ранен в плечо выпущенной из обреза пулей. К счастью, ранение оказалось легким.
После излечения армейский комитет комсомола и направил его в распоряжение особого отдела ОГПУ, куда еще раньше был откомандирован закадычный его друг Коля Александров. Вскоре из особого отдела Леонида перевели в территориальный орган, на Урал. А Николай… Теперь Леонид даже не знает местонахождения друга.
Тут дело такое — спрашивать не полагается, только и остается, что строить догадки. В позапрошлом году, будучи проездом в Москве, заглянул к его матери. «В командировке Коля», — сказала она, вздохнув. В прошлом году опять заглянул — Коля опять в командировке. Похоже, что и не приезжал еще домой. Мать есть мать: проговорилась Леониду в последнюю их встречу, что получает от сына весточки. Откуда — не сказала. Видать, и сама не знает. Скорей всего, не по почте — с оказией.
В глубине души Леонид завидует другу, чего уж там. И даже иной раз накатывает горькая обида на судьбу: он вот для такой работы почему-то не подошел, а Николая — послали туда, в «командировку». Николая послали, а он — не подошел… Вместе в армии служили, были комсоргами батальонов в одном полку. Но вот Колька где-то там играет в прятки со смертью, а он, Леня Пчельников, оперативный работник ОГПУ, должен сидеть в теплом кабинете за чистым столом, беседовать с гражданами…
Впрочем, у него тоже случаются командировочки, хоть и не такие долгие, как у Николая, но бывает, что и намерзнешься, и наголодаешься, и пуля возле самого уха иной раз просвистит. В такие минуты, конечно, самоанализом некогда заниматься, голова совсем иными мыслями занята. А в кабинетной тиши бывает. Накатывает. Вот как сейчас: внимательно слушает Леонид сбивчивый рассказ Агеева, а сам потихоньку завидует Кольке. И до невозможности хочется самому отправиться в такую командировку…
Нет, Леонид к Агееву — со всем уважением. И к его возрасту, и к его боевому ордену. Чтоб заслужить такой орден, это ж как надо воевать! К тому же еще и подпольщик, и на царской каторге побывал. Сорок четыре года, а как скрутило — совсем старик: все лицо в морщинах, голова и руки трясутся.
— Кузьма Фомич, вы на том заводе, в Увальске, и раньше бывали?
— Бывал, как же! Всякий год раза три по работе туда езжу. Только в бухгалтерию захаживать не случалось, все дела со снабженцами решал. А тут новый порядок ввели: главный бухгалтер на накладных еще должен расписываться. Я им говорю: делать, что ли, нашему главбуху не хрена? Все ж таки пошел — куда денешься. А оно вишь как! Я эт-т сколь за ним, за Макаровым, гонялся, а он рядом сидел! То-то сердце у меня каждый раз, как на завод приеду, побаливать начинало. В прошлом году, помню, вот так же…