Горящее небо
Шрифт:
— Свою жизнь я не променял бы даже на тысячу иудеев. Нет, не смог… Но у него все равно ничего не получится. Слишком низка вероятность исполнения пророчеств. Я не стану перечислять все условия, но выглядит это так же, как если засыпать всю Иудею зернами, чтоб они покрыли землю толщиной в ладонь, затем пометить одно зерно краской, все это перемешать, завязать глаза и попытаться вытянуть именно это зерно с первого раза… Это невозможно. Вот потому они и считают, что проповедник не просто безумен или болен. Как я понял, они даже не слишком боятся его как бунтовщика и смутьяна. Они считают, что в него вселился Вельзевул,
— Все так перемешалось… Я уже потерял мысль, кто он — смутьян или желающий принести облегчение и мир народу? Впрочем, для меня это одно и то же… Вельзевул — это их злой бог?
— Дословно это переводится как «владыка навоза». Под «навозом» они подразумевают язычников, что, по их разумению, одно и то же.
— Как же я их ненавижу, Петроний! За их себялюбие, за их презрение к другим… Язычники и навоз?! Значит, мы — «навоз», а они — Богом избранный народ?! Мы — грязь, ничего не значащая и отвратительная, а они самые лучшие… самые умные, самые добрые, самые достойные, самые красивые, самые сильные, самые изобретательные, самые талантливые, самые работящие… Петроний, может вся нация быть безумной? Ты говоришь, этот проповедник хочет своим учением объединить всех, независимо от национальностей, рода, и даже «Богом избранный народ» с «навозом»? И это им очень не нравится? Настолько, что они готовы убить его?
— Да, в целом так. Но дело тут ещё глубже. Он хочет объединить всех не только в своём учении, но и в любви. В любви друг к другу. Он хочет, чтоб каждый любил ближних своих, как самого себя. Чтоб каждый любил всех и все — каждого. Любовь к людям и любовь к Богу. Вот главная цель его учения. Он считает, что если человечество не остановится, то оно уничтожит само себя… Тех, кто останется, уничтожит гнев небес. Старая сказка, существующая во всех учениях: небо обрушится на землю, если вы не послушаетесь меня, и все погибнут.
— И всё же я постараюсь испортить им настроение, показав им несостоятельность выносимых ими судов перед мощью власти Рима. Я не стану утверждать приговор их суда, а без этого они ничего не смогут сделать, иначе это будет расцениваться как неповиновение власти императора… И вот тогда я им испорчу праздник. И как испорчу!
Грубые черты властного и мужественного лица Пилата привычно составили маску презрительной надменности и высокомерия. Прокуратор поднялся со своего места и твёрдым шагом вышел во внутренний двор.
Через открытую дверь до Петрония доносился раздраженный гул толпы, который словно мечом разрубал властный бас прокуратора:
— Что хотите вы?
— Утверждения приговора, — послышались голоса. — Утверждения приговора, вынесенного сегодня утром.
— В чем вы обвиняете этого человека? — Пилат всё так же рубил слова, заставляя морщиться чувствующих его властное презрение первосвященников.
— Если б он не был злодеем, мы бы не передавали его тебе. Он развращает наш народ, называя себя Царем Иудейским. Он возмущает народ, уча по всей стране нашей. Он поднял руку на наши святыни и подрывает наши устои и обычаи. Он святотатствует и хочет, чтоб народ признал в нём Бога! Учение его несёт смуту, он опасен для спокойствия нашего народа. Мы требуем для него смерти!
— Что ответишь на эти обвинения ты, проповедник? — спросил Пилат. — Ты слышишь, сколько обвинений против тебя? Почему ты молчишь?
— Он молчит, молчит, — послышались голоса. — Он молчит. Он боится говорить, он признаёт себя виновным…
— Он просто молчит, — подчеркнул Пилат. — Если б он признавал себя виновным, он сказал бы это… Иди за мной, человек из Галилеи, я сам учиню над тобой следствие. Следствие незаинтересованное и бесстрастное. А вам, кричащие у моих ворот, я дам ответ позже… Много позже. Ждите.
Пилат вернулся во внутренний двор и, подступив к избитому и окровавленному пророку, шатаясь стоявшему перед ним, спросил:
— Почему ты молчишь, проповедник? Ты знаешь, чем это может кончиться для тебя? В чём кроется причина твоего молчания?
Искусанные от боли губы шевельнулись, и тихо, словно их беседа была доверительной, Проповедник ответил:
— Сказанного Мной для них достаточно. Они не захотели принять и понять то, что Я говорил им не раз. Зачем повторять снова и снова тем, кто не хочет слышать? Они оглохли по своему желанию.
— Но мне-то ты можешь сказать? Я ещё ничего не слышал из твоих речей… Или ты тоже считаешь, что разговор с «язычником» ниже твоего достоинства и оскверняет тебя?.. Ты — Царь Иудейский?
— Ты спрашиваешь Меня как правитель, понимая под этим званием власть земную, или как иудеи, понимающие под этим званием Мессию?
— Разве я — иудей? Твой народ обвинил тебя и передал в мои руки, по их обвинению я и спрашиваю тебя: что ты сделал?
— Я пришёл добиваться не земной власти. Если б Я был царем, владеющим телами людей, разве не нашлось бы у Меня верных людей, которые заступились бы за меня и не отдали на посмеяние и смерть? Да, Я — Царь, но Царство Моё не здесь.
— Итак, всё же ты — царь?
— Да, на то и родился Я, и пришёл в этот мир, чтобы свидетельствовать об истине, о том, что открыл Мне Отец… Истину хочу открыть Я людям.
— Истина, — вздохнул Пилат. — Что есть истина? Кто сможет найти её? Если б ты нашёл ту, единственную, которая поможет обелить этот мир, сделать его лучше, чище, умнее… Да, тот, кто нашёл бы эту истину, мог бы называться и царем, и богом, и… Сотни гениев искали истину… Многие погибли за неё… В том-то и беда, что у каждого — своя истина, она и бросает человека из войны в злобу, из злобы — в глупость. Пока наберешься опыта, пока поймешь, где правда, а где ложь, пока отличишь то, чего хочется, от того, что по-настоящему необходимо… Значит, ты хочешь дать всем одну, единственную на всех истину?.. Зачем? С какой целью?
— Ты сам сказал — зачем. Загляни в сердце своё, и ты найдёшь там истину. Ты уже готов принять её. Как может называться «язычником» тот, кто душой близок к Богу? И как может называться «праведным» тот, кто носит в сердце зло, притесняя и издеваясь над тварями Божьими?
— Не язычник, — усмехнулся Пилат добродушно. — Надо же, я удостоился похвалы от иудея… Если только это можно назвать похвалой. Странный ты человек, проповедник из Галилеи… Скажу и я тебе похвалу в ответ. Ты тоже не похож на тех иудеев, которых я видел… Ты вообще не похож на тех, кого я видел. Надо же было придумать: сделать равными всех людей… Не знаю, царь ты или не царь, но то, что не от мира сего — это точно… Подожди меня здесь, носитель истины.