Горят как розы былые раны
Шрифт:
«Знаете, вы картину в холодильнике не храните, а то лаковый слой потрескается».
«А вы в пакете деньги до машины не несите, а то сейчас такая обстановка в столице».
Клацнул замок ванной комнаты.
– Проходи, проходи, моя хорошая…
«Не понял».
– Какая ты красивая. И платьице у тебя нарядное. Как тебя зовут, малышка?
– Таня, – услышал Голландец голос девочки.
– Ах, какое хорошее имя! Таня! Тебе сколько лет, Танечка?
– Скоро будет восемь.
«Вот это оборот…» Голландец, кусая губу и думая, как теперь снова наладить визуальный
– Да ты уже почти взрослая! – то ли восхитился, то ли огорчился хозяин. – А где Танечка живет?
Голландец слушал каждый звук, что доносился через шторку. И шевелил пальцами ног. Хотел же, хотел утром надеть сандалии. Нет, передумал.
– Через мост.
– Через мост? – Голландец услышал смех. – Ой, как далеко. Танечка, раздевайся. Вот сюда можешь платьице сложить, носочки… А потом мы пойдем мыться.
– Я не хочу мыться.
«Может, мне помыться? – подумал Голландец. – Шампунь – вот он. Чего зря обливаться-то?»
– Нет, Танечка пойдет мыться. Вместе с дядей, да?
– Нет, я не пойду…
– Нет, маленькая сучка, пойдешь. Я за тебя пятьсот баксов заплатил. А после того, как мы помоемся, мы с дядей поиграем в больного и врача. У меня вот тут болит…
Голландец откинул шторку и шагнул из ванной на пол.
– Где у тебя болит?
Девочка не удивилась. Было бы странно, если бы она удивилась. Потому что чего ей удивляться в квартире, где все и без Голландца соблазнительно и непонятно. Удивился азиат. Потому что отчего бы ему не удивиться, когда из его ванны, как Черномор, выходит Голландец с рюкзаком.
Снизу, без размаха, но очень сильно и резко Голландец ударил хозяина ладонью в горло. Огромный, килограммов в сто двадцать весом, азиат – теперь было совершенно очевидно, что азиат – схватился пальцами-сардельками за горло и попятился назад.
– Здесь больно? – не повышая голоса, вежливо спросил Голландец. – Сейчас дядя тебя вылечит. Танечка, выйди, пожалуйста, за дверь.
Азиат поднимался, остервенело хрипя, а Голландец качал головой и стоял перед ним, уперев кулаки в бока.
– Ох, идиот я, идиот… Однако с кем промашки не бывает, верно? – Шагнув вперед, он сокрушительно ударил громилу ногой в грудь.
Тот снова рухнул, и от его падения, казалось, качнулось изображение Голландца в зеркале.
– Я думал, ты коллекционер. А ты педофил. Долбаный педофил. Но ничего, сейчас я поставлю тебе горчичник. И все пройдет.
Вскочив, азиат ринулся вперед, как медведь, и ударил головой Голландца в грудь. Несмотря на готовность к чему угодно, и к этому маневру в том числе, Голландец потерял равновесие и полетел спиной назад, как манекен из витрины, в которую влетела машина. Он наклонил голову, чтобы не удариться затылком, ушел в сторону и встретил азиата правой. Удар получился не сильным, но на силу он и не рассчитывал. Кулак въехал в нос хозяина квартиры, вмял его и свернул в сторону. Прыгая как на ринге, Голландец выбрался из угла и занял центр ванной.
Из ноздрей азиата ручьем лилась кровь. Сломанный нос выбрасывал ее толчками. В этом теле было много крови. И теперь она вся торопилась наружу, смешивалась с водой, брызжущей из душа, и собиралась в узкий ручеек, чтобы сбежать от хозяина в сливное отверстие на полу.
– Убью, шакал!.. – фыркая красными пузырями, прорычал азиат и выдернул рукой ящик из стойки под раковиной.
Когда Голландец увидел два десятка медицинских инструментов, от невероятных размеров скальпеля до пилы и клещей, он понял, что лечить уже хватит. Это не тот случай. Такому больному поможет только эвтаназия.
– Скольких девочек ты здесь порезал, плохой мальчик? – процедил он, глядя исподлобья и опуская руку в карман джинсов.
– Сейчас встретишься и посчитаешь…
Голландец не видел, что именно зажато в кулаке азиата. Не зрение, а внутреннее чутье давало ему представление о предмете, который как зеркало отражал свет лампочек под потолком. Представить, какой он формы, было невозможно. Фантазия человека, имеющего обыкновение, как кроликов, резать детей в собственной ванной, была куда безграничней фантазии Голландца. Мало ли чем можно кромсать детское тело. Кровь все лилась из ноздрей хозяина, но он этого не замечал. Боксер на ринге, избитый до полусмерти противником, мечтает дожить до середины двенадцатого раунда и вложить все силы в один-единственный удар. Больше ему рассчитывать не на что. В том же состоянии сейчас находился и азиат. Ему нужно было нанести всего один удар.
И он выбрал время для этого.
Ринувшись вперед, он резко затормозил на мокром полу, рассчитывая, что неизвестный отшатнется или бросится навстречу. И в это мгновение он, воспользовавшись инерцией движения тела, прикончит любопытного гостя. Азиат дотянулся до Голландца ножом, рассек ему рубашку на груди.
Но вместо того, чтобы испугаться, незнакомец выбросил руку вперед. И только потом отступил к стене.
Азиат засмеялся.
– Больно? – сверкая зрачками и отрывисто дыша, выдохнул он. – То ли еще будет.
Глядя исподлобья и улыбаясь уголками губ, Голландец пошел вдоль стены.
– Боль, – тихо, но отчетливо проговорил он, – очень странное чувство… Ты не чувствуешь ее сразу. Адреналин пожирает сигналы, посылаемые мозгу, словно боль и разум стоят в одной цепочке… Боль приходит потом, когда отваливает первая волна… Приходит, как молния, ослепляя…
Азиат поворачивался вслед за Голландцем, беспрестанно сплевывал сочащуюся из носа кровь и внимательно смотрел в лоб явившегося без приглашения незнакомца огромными, красными от возбуждения глазами.
– Боль наносит первый удар, когда его не ждешь, – словно зачаровывая его, бормотал Голландец. Он смотрел на азиата, так низко наклонив голову, что из-за бровей уже почти было не видно глаз. – Когда кажется, что лучше не бывает, а хуже не будет никогда. И тут она рушит все надежды… И сейчас ты узнаешь это…
Азиата тряхнуло, и он сделал шаг назад. Глаза полезли из орбит, когда он опустил взгляд на то место, которое послало ему сигнал о смертельной опасности. Запястье было вспорото до самых сухожилий. И оттуда уже давно, окрашивая мокрый пол ванной в багряные тона, била в две струи кровь.