Горят как розы былые раны
Шрифт:
Подполковник был абсолютно прав в своей уверенности. Не было того препятствия, которое помешало бы теперь Голландцу идти за ним. Ничто, ни при каких обстоятельствах его бы не остановило. Он шел следом и невыносимо тяжелым взглядом давил на сытый, мощный затылок военкома.
Они оставили машину на платной парковке и вошли в парк, то касаясь плечами друг друга, то сходясь и снова расходясь в стороны. Когда в кармане Голландца зазвучал телефон, подполковник сделал в его сторону несколько торопливых шагов, чтобы не пропустить ни слова из предстоящего разговора.
– Я слушаю, – равнодушным голосом произнес Голландец.
– Это я, – раздался женский голос, и он узнал Черкасову.
– Я слушаю.
– Яйца нет.
– Хорошо. Все, что я говорил вам, остается в силе.
Она отключилась. Подполковник старался находиться к трубке настолько близко, что Голландца мутило от запаха из его рта. Смесь водки, виски (в кафе, вероятно, шиканул) и селедочного салата заставила расцвести совершенно непереносимое амбре.
– Уже минут через пять, – сказал Голландец, продолжая держать трубку рядом с ухом. – Да. Все со мной.
– Спроси о деньгах! – потребовал военком.
– Деньги с вами? Хорошо, – и Голландец спрятал телефон в карман.
– С ним? – уточнил подполковник.
– Это серьезный человек. Ни разу еще не подводил.
– Хорошо, – утвердительно заявил военком и поправил узел галстука. – Далеко еще?
– Пришли, – произнес Голландец, остановился и некоторое время смотрел себе под ноги. Потом поднял взгляд и тяжело посмотрел на военкома. Глаз его не было видно из-под бровей. – Это произойдет здесь. На этом месте.
– Здесь? – Подполковник стал осматриваться. Ноздри его раздувались, лоб блестел от пота. Переполнявшее сердце возбуждение рвалось наружу, не стесняясь правил приличия. – Полмиллиона долларов. Это же пятьдесят пачек, если сотенными. Почему он не боится ходить в таком малолюдном месте?
Голландец опустил руку в карман джинсов и улыбнулся:
– Люди – очень противоречивые существа. Один с сумкой денег по парку ходит, другой средь бела дня режет дочь женщины, с которой живет.
Военком сунул руку за пазуху, и в этот момент Голландец выбросил вперед свою.
Военком отступил на шаг назад. Так отступают от удивления, получив по лицу от того, кто, казалось, не способен ударить вообще. Он изумленно посмотрел на Голландца, потом на свою грудь. Не доверяя ощущениям, сунул руку за отворот пиджака. Рука в одно мгновение окрасилась красным.
– Что ты сделал, художник?.. – Военком держался за рукоятку торчащего из груди ножа. – Ты убил меня…
– Еще нет. Я не мог совершить такую глупость. Только не вынимай нож. Как только ты это сделаешь, кровь хлынет из раны. Тогда протянешь ноги. Сразу. – Голландец подошел и вынул из его кобуры пистолет. Не глядя, одним движением. – Как сильно ты хочешь жить, Игорек?
– Щенок… Удавлю!..
– Не обостряй и без того непростую ситуацию, – попросил Голландец, усаживаясь на траву рядом со своей жертвой. – Теперь все зависит от того, как скоро я доставлю тебя в больницу. Сердце не задето, но с такой раной, если вовремя не оказать помощь, ты не жилец.
– Вези скорее!.. – шелестя губами, прошипел военком.
– Ну-у… Кхм… Не торопись. Всего пара вопросов. Кто тебе велел взять картину?
– Евгений… Борисович… – Военком лег на землю так осторожно, словно боялся расплескать рюмку водки. – Сказал, что ты ворочаешь тяжелыми бабками… Что придуриваешься под оформителя… И что ты украл у него вещь… Если верну, то…
– Что?
– Если верну, он выложит пятерик зеленых…
– Выложил?
– Авансом, сразу…
– Что ж ты, нехороший человек, вещь ему не отдал?
Военком закряхтел от боли. Он искал удобную позу, чтобы лезвие не саднило внутри.
– Я спросил тебя, – напомнил Голландец. – Каждый раз, когда ты будешь мне врать, я буду бить по ножу. Вот так, – и он, легко взмахнув рукой, коснулся рукоятки.
Заорав и побагровев всем лицом, подполковник стиснул зубы и превратил крик в низкий, глухой вой.
– Почему не отдал?
– Я знал, что ты дашь больше…
– Вот видишь… Как с тобой дела иметь можно? – и Голландец зловеще ухмыльнулся. – А сейчас хотя бы понимаешь, что ошибся?
Не дождавшись ответа, Голландец хлопнул ладошкой по ножу.
– Да!..
– Ясно… С этим разобрались… А почему люди Лебедева картину не забрали сразу, как ты ее из моей машины стянул?
– Я не знаю никакого Лебедева.
– Евгений Борисович. Лебедев.
Военком облизал губы. Он чувствовал непреодолимое желание вынуть нож из раны. Всего-то обожжет. Но человек, который умеет так втыкать нож, сказал, что это опасно… Чему верить? Ощущениям или словам? Никакой он не художник…
– Я ушел от них…
– То есть как, простите, ушел? – искренне удивился Голландец. – Как они позволили тебе это сделать?
– Они ждали за углом, а я забрал картину и пошел не к ним, а за стройку. Перелез через ограду… Вези в больницу!.. – Он кашлянул, и лезвие что-то затронуло внутри. Военком побледнел, как саван.
– Не шевелись. Желудочек распорет, тогда все. И куда ты направился с картиной?
– В кафе…
Голландец снова шлепнул по ножу. Лезвие пробило еще полсантиметра военкомовского тела. Подполковник повалился на спину, будто сбитый лошадью.
– Зачем?
– К тебе… К тебе сначала поехал, сука…
– Так. И что ты там делал? – Голландец с треском вырвал несколько стеблей из земли, выбрал одну травинку и сунул в зубы. – Чем ты там занимался?
– Эта шлюшка… Она захотела меня… Я видел по ее глазам.
Голландец слушал и грыз.
– Я видел, каким желанием она горит, шлюшка… И я повалил ее на пол…
– Меня и убивать не нужно, верно? Перехватить, завести в кафе. Получить бабки и отвалить. Я возвращаюсь домой, и меня закрывают. А кого же еще? Особых заслуг перед родиной у меня нет. – Голландец подумал и, вынимая из коробочки леденец, пробормотал: – Одно только невнятное прошлое… Ну что, посмотрим, что ты тут таскаешь…