Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
Наверное, я в больничном морге. Или как он там может называться?
Чудненько.
Раньше ничего подобного я тут, в Госпитале не видел. Афганец, конечно, утверждал, будто скончался от цирроза печени. При этом, правда, выглядел вполне живым, глушил спирт из своей бездонной алюминиевой фляги и еще распевал солдатские песни. А тут… тут — совсем другое…
Мне становится страшно. Ничего не происходит, и, тем не менее, я чувствую, как внутри, будто гелиевый шарик, начинает подниматься паника. Этот страх не имеет рациональных корней, он порожден чем-то совершенно иным.
Не
Первыми вижу золотистые, цвета зрелой пшеницы волосы, они рассыпаются по подушке. В волосах кое-где кровь, она давно запеклась. Большая часть лица мертвеца закрыта кислородной маской. Странно, что ее никто не снял, и она приклеилась ко рту, навевая смешанную ассоциацию то ли со шлемом современного боевого пилота, то ли с чудовищным эмбрионом из кинофильма «Чужой». Мне вдруг кажется, что она его и задушила, эта чертовая маска.
Стаскиваю простыню до пояса, странно, но мертвец в одежде. На нем плотная кожаная мотоциклетная куртка, она продрана на локтях, между прорехами — снова кровь. Запекшаяся…
Мотоциклист?!
Эта неожиданная мысль поражает меня, заставляет кровь стынуть в жилах. Волосы на голове становятся дыбом, по затылку, теперь будто чужому, струится холодок. Я, наконец, понимаю, куда попал. И кого вижу перед собой. Это не просто мертвецкая. Это палата реанимационного отделения крошечной районной больницы в городе Щорс, превратившаяся в мертвецкую после того, как какой-то безымянный и безликий энергетик (славный папаша и спортсмен, совершающий пробежки по утрам, а может, блядун и пропойца, без разницы), сидя за пультом центра управления энергосетью, очень далеко отсюда и в пространстве, и во времени, произвел гребаное плановое отключение электроэнергии. Поднял большой рубильник, вот и все. Обесточил целый район, а, среди прочего, и больницу, где в первую ночь после того, как я вышел из комы, скончался мотоциклист. В Штатах казнят, опуская рубильник, чтобы пропустить через тело приговоренного ток. Неизвестный энергетик рубильник поднял, и, готов поспорить, ничего при этом не ощутил. Мир не сдвинулся с места, он нечувствителен к подобным вещам. В частных домишках погас свет, а свечи загорелись, в больничке города Щорс вырубилась аппаратура искусственного дыхания, или какая там еще, и у них, естественно, не оказалось под рукой дублирующего дизель-генератора, чтобы ее запустить. Или не было ведра соляры, чтобы заработал сам чертов генератор. Или персонал спал, что тоже вполне вероятно.
Через пару часов ток снова побежал по проводам и кабелям, и свет воссиял. Но, не для мотоциклиста. К тому времени его кровь свернулась, а мозг умер. Мышцы сковало трупное окоченение.
Все еще сжимая уголок простыни в ладони, всматриваюсь в его лицо.
И замираю в этой позе, с немым криком, колотящимся в горле, на пути наружу. Потому что он открыл глаза.
Нет!
Они пронзительно голубые, и в них столько боли и немого крика, сколько не способно передать ничто, кроме взгляда. Человек не издает ни звука, рот закрыт маской. От тела отходит множество всевозможных трубок и проводов, они тянутся к приборам. Не знаю, зачем, ведь аппаратура все равно не работает. Может, их просто забыли отсоединить. Или никто из медиков еще не хватился, что их пациент умер.
Но ведь он жив!
Оглядываюсь по сторонам в поисках, кого бы позвать на помощь, однако, в помещении — никого. Лишь дверь, впустившая меня, да окно, за которым глубокая ночь.
— Я не знаю, как тебе помочь… — вырывается у меня. — Извини, друг, я не знаю!
Да, передо мной тот самый мотоциклист, которого я запомнил с детства. Я знаю, что с ним случится… уже случилось. Или нет? Приборы отключены, и его смерть — вопрос нескольких мучительных минут, может, даже секунд.
Его рука в кожаной мотоциклетной перчатке тянется ко мне. Она дрожит, эффект визуально усиливает мигающая лампа под потолком.
— Прости друг! — мой голос вибрирует от напряжения. Ноги сами по себе пятятся, и, только натолкнувшись спиной на дверь соображаю, мое подсознание уже отдало приказ к отступлению. Желание убраться из двадцать четвертой палаты охватывает меня так властно, что я теряю контроль над телом, и оно действует самостоятельно. Пальцы нашаривают дверную ручку, хватаются за нее, пробуют провернуть. Срываются. Еще одна попытка, снова безрезультатная. Я заперт.
— О Боже… — это даже не шепот.
Тем временем, рука мотоциклиста, казалось, тянувшаяся ко мне, ложится на маску, а затем безвольно срывается вниз. Кислородная маска летит следом. Секунду смотрю в лицо умирающего, и буквально чувствую, как на меня надвигается мутная пелена безумия. Хаотические мысленные потоки сталкиваются под черепом двумя поездами метро. Изо рта вырывается мычание:
— Мммм… как же это?! Господи, этого ведь не может быть?!
Делаю несколько шагов, каждый, словно на плаху, не сводя глаз с его лица. Оно уже сереет. Мое лицо. Это я…
— Нет!!!
Мне становится так тяжело дышать, словно я очутился в барокамере, из которой быстро откачивают кислород. Мне чудовищно хочется на свежий воздух, мне безумно хочется курить, я мечтаю упасть лицом в снег, а больше всего — проснуться. Стряхнуть кошмар, чтобы ничего этого вообще никогда не было. А я — ничего не помнил.
Бросаю последний взгляд на свое тело, остывающее в цепких лапах смерти, разбегаюсь и толкаю плечом дверь. Отскакиваю от нее как мяч, с пронзительной болью в плече.
Я сейчас сойду с ума… я сойду с ума-а-а…
Подчиняюсь сильнейшему импульсу, снова разбегаюсь, проношусь мимо мертвого мотоциклиста из моего детства, оказавшегося повзрослевшим мной и прыгаю в окно.
Стекло лопается, осколки сыплются по обе стороны подоконника, громко рвется плотная бумага. Я лечу, закрыв глаза.
Откуда звук рвущейся бумаги?
За этой мыслью следует другая, более уместная.
Вот и все!
При этом, я не чувствую страха, только подавляющее все прочие эмоции облегчение.
Нет смысла бояться смерти, она тут везде.
***
Сколько может длиться полет с четвертого этажа, если потолки — под четыре метра, и стоит ли учитывать вес самого тела? Кажется, не стоит, перышко летит к земле дольше кирпича исключительно вследствие сопротивления воздуха. Впрочем, у меня нет времени обмозговывать этот вопрос. Ответ получаю опытным путем. Вместо промерзшей земли, укрытой будто панцирем льдом, образованным накапавшей с крыши капелью, врезаюсь плечом в какой-то предмет, и он с грохотом опрокидывается. Растягиваюсь на деревянном полу, среди осколков стекла. Перевожу дыхание, еще не вполне веря, что жив.