Господа Головлевы
Шрифт:
– Еще как сопрели-то! – соболезнует Арина Петровна, – в Новинках у мужиков все озимое поле хоть брось. Придется весной перепахивать да яровым засевать.
– То-то вот и есть. Мы здесь мудрствуем да лукавим, и так прикинем, и этак примерим, а Бог разом, в один момент, все наши планы-соображения в прах обратит. Вы, маменька, что-то хотели рассказать, что с вами в двадцать четвертом году было?
– Что такое! ништо уж я позабыла! Должно быть, все об ней же, об милости Божьей. Не помню, мой друг, не помню.
– Ну, Бог даст, в другое время вспомните. А покуда там на дворе кутит да мутит, вы бы, милый друг, вареньица покушали.
– И то ем. Вишенки-то мне, признаться, теперь в редкость. Прежде, бывало, частенько-таки лакомливалась ими, ну а теперь… Хороши у тебя в Головлеве вишни, сочные, крупные; вот в Дубровине как ни старались разводить – всё несладки выходят. Да ты, Евпраксеюшка, французской-то водки клала в варенье?
– Как не класть! как вы учили, так и делала. Да вот я об чем хотела спросить: вы как огурцы солите, кладете кардамону?
Арина Петровна на некоторое время задумывается и даже руками разводит.
– Не помню, мой друг; кажется, прежде я кардамону клала. Теперь – не кладу: теперь какое мое соленье! а прежде клала… даже очень хорошо помню, что клала! Да вот домой приеду, в рецептах пороюсь, не найду ли. Я ведь, как в силах была, все примечала да записывала. Где что понравится, я сейчас все выспрошу, запишу на бумажку да дома и пробую. Я один раз такой секрет, такой секрет достала, что тысячу рублей давали – не открывает тот человек, да и дело с концом! А я ключнице четвертачок сунула – она мне все до капли пересказала!
– Да, маменька, в свое время вы таки были… министр!
– Министр не министр, а могу Бога благодарить: не растранжирила, а присовокупила. Вот и теперь поедаю от трудов своих праведных: вишни-то в Головлеве ведь я развела!
– И спасибо вам за это, маменька, большое спасибо! Вечное спасибо и за себя, и за потомков – вот как!
Иудушка встает, подходит к маменьке и целует у ней ручку.
– И тебе спасибо, что мать покоишь! Да, хороши у тебя запасы, очень хороши!
– Что у нас за запасы! вот у вас бывали запасы, так это так. Сколько одних погребов было, и нигде ни одного местечка пустого!
– Бывали и у меня запасы – не хочу солгать, никогда не была бездомовницей. А что касается до того, что погребов было много, так ведь тогда и колесо большое было, ртов-то вдесятеро против нынешнего было. Одной дворни сколько – всякому припаси да всякого накорми. Тому огурчика, тому кваску – понемножку да помаленьку, – ан, смотришь, и многонько всего изойдет.
– Да, хорошее было время. Всего тогда много было. И хлеба и фруктов – всего в изобилии!
– Навозу копили больше – оттого и родилось.
– Нет, маменька, и не от этого. А было Божье благословение – вот отчего. Я помню, однажды папенька из саду яблоко апорт принес, так все даже удивились: на тарелке нельзя было уместить.
– Этого не помню. Вообще знаю, что были яблоки хорошие, а чтобы такие были, в тарелку величиной, – этого не помню. Вот карася в двадцать фунтов в дубровинском пруде в ту коронацию изловили – это точно что было.
– И караси и фрукты – все тогда крупное было. Я помню, арбузы Иван-садовник выводил – вот какие!
Иудушка сначала оттопыривает руки, потом скругляет их, причем делает вид, что никак не может обхватить.
– Бывали и арбузы. Арбузы, скажу тебе, друг мой, к году бывают. Иной год их и много, и они хороши, другой год и немного и невкусные, а в третий год и совсем ничего нет. Ну, и то еще надо сказать: что где поведется. Вон у Григорья Александрыча, в Хлебникове, ничего не родилось – ни ягод, ни фруктов, ничего. Одни дыни. Только уж и дыни бывали!
– Стало быть, ему на дыни милость Божья была!
– Да, уж конечно. Без Божьей милости нигде не обойдешься, никуда от нее не убежишь!
Арина Петровна уж выпила две чашки и начинает поглядывать на ломберный стол. Евпраксеюшка тоже так и горит нетерпением сразиться в дураки. Но планы эти расстроиваются по милости самой Арины Петровны, потому что она внезапно что-то припоминает.
– А ведь у меня новость есть, – объявляет она, – письмо вчера от сироток получила.
– Молчали-молчали, да и откликнулись. Видно, туго пришлось, денег просят?
– Нет, не просят. Вот полюбуйся.
Арина Петровна достает из кармана письмо и отдает Иудушке, который читает:
«Вы, бабушка, больше нам ни индюшек, ни кур не посылайте. Денег тоже не посылайте, а копите на проценты. Мы не в Москве, а в Харькове, поступили на сцену в театр, а летом по ярмаркам будем ездить. Я, Аннинька, в „Периколе“ дебютировала, а Любинька в „Анютиных глазках“. Меня несколько раз вызывали, особенно после сцены, где Перикола выходит навеселе и поет: я гото-ова, готова, готооова! Любинька тоже очень понравилась. Жалованья мне директор положил по сту рублей в месяц и бенефис в Харькове, а Любиньке по семидесяти пяти в месяц и бенефис летом, на ярмарке. Кроме того, подарки бывают от офицеров и от адвокатов. Только адвокаты иногда фальшивые деньги дают, так нужно быть осторожной. И вы, милая бабушка, всем в Погорелке пользуйтесь, а мы туда никогда не приедем и даже не понимаем, как там можно жить. Вчера первый снег выпал, и мы с здешними адвокатами на тройках ездили; один на Плеваку похож – чудо, как хорош! Поставил на голову стакан с шампанским и плясал трепака – прелесть как весело! Другой – не очень собой хорош, вроде петербургского Языкова. Представьте, расстроил себе воображение чтением „Собрания лучших русских песен и романсов“ и до того ослаб, что даже в суде падает в обморок. И так почти каждый день проводим то с офицерами, то с адвокатами. Катаемся, в лучших ресторанах обедаем, ужинаем и ничего не платим. А вы, бабушка, ничего в Погорелке не жалейте, и что там растет: хлеб, цыплят, грибы – всё кушайте. Мы бы и капитал с удово…
Прощайте, приехали наши кавалеры, опять на тройках кататься зовут. Милка! божественная! прощайте!
Аннинька.
И я тоже – Любинька».
– Тьфу! – отплевывается Иудушка, возвращая письмо.
Арина Петровва сидит задумавшись и некоторое время не отвечает.
– Вы им, маменька, ничего еще не отвечали?
– Нет еще, и письмо-то вчера только получила; с тем и поехала к вам, чтобы показать, да вот за тем да за сем чуть было не позабыла.
– Не отвечайте. Лучше.
– Как же я не отвечу? Ведь я им отчетом обязана. Погорелка-то ихняя.
Иудушка тоже задумывается; какой-то зловещий план мелькает в его голове.
– А я все об том думаю, как они себя соблюдут в вертепе-то этом? – продолжает между тем Арина Петровна, – ведь это такое дело, что тут только раз оступись – потом уж чести-то девичьей и не воротишь! Ищи ее потом да свищи!