Господа гусары, молчать!

Серпента Евгения

Нет, она не для него. И он не для нее. А падший ангел – всего лишь дежурный образ разврата, который хотят сделать красивым, загадочным. Изысканным. Мол, никакой это не разврат, а нечто глубинное, потаенное. Магическое.

Но – против воли – мгновенно возник абрис нового номера. Еще что-то смутное, расплывчатое. Музыка – нервная, знобящая, бархатисто-черная. Движения – резкие и плавные попеременно. Огненные отблески на коже. И уже Алена отступила куда-то на дальний план…

Любой, кто на сцене, хоть немного, но нарцисс. Показать себя, дать полюбоваться собой, словить кайф от этого любования. Стас танцевал столько, сколько помнил себя. Или, иначе, не помнил себя – нетанцующим. Первое выступление в детской

студии – танец божьих коровок. Четыре года? Или три? Главный солист в своей группе. «У вашего мальчика прекрасные данные». Подготовка в балетную академию. Мокрые ступеньки крыльца, тугая повязка на лодыжке, таблетки от боли. Экзамен – ощущение, что все не так, что ничего не получается. Списки поступивших, в которых после фамилий на М сразу О. Разочарование, желание все бросить. А потом бальные – как будто снова крылья выросли. Золотая медаль за самбу с Эгле на чемпионате Европы.

И вдруг все сломалось. Умер отец, Муму болела все чаще и чаще. «Стасик, ну разве танцы – это профессия? Одно дело балет, а так…» Он уперся и пошел в колледж, который по старой памяти все звали «кульком» - училищем культуры и искусства. Сама по себе учеба оказалась довольно нудной, но вот ансамбль, в котором он тоже был солистом, стал отдушиной.

На последнем курсе пришло время задуматься о работе, и Стас устроился в клубную подтанцовку к одному безголосому звездуну третьего эшелона, успешно поющему под фанеру. И все бы ничего, если б звездун не оказался активным рудокопом. Почувствовав однажды тяжелую ладонь на ягодицах, Стас вежливо стряхнул ее – и тут же оказался в статусе безработного.

«Забей, - сказал администратор звездуна Василий, наливая в пузатые бокалы «Хеннесси». – Есть у меня к тебе одна препозиция».

От предложения попробовать себя в качестве стриптизера Стас просто опешил.

«Ты издеваешься? – спросил он, опрокинув дорогой коньяк как вонючую бормотуху, одним глотком. – Вместо одного пидора предлагаешь ублажать целый клуб?»

«Остынь, юноша, - снисходительно усмехнулся Василий. – Во-первых, это женский клуб. А во-вторых, там все строго, никакого секса. Все ублажения – добровольно и только за периметром. Или ты думаешь, что демонстрировать в подтанцовке свою анатомию, одетую в трико, более прилично?»

Муму в очередной раз лежала в больнице, и ей никак не могли поставить диагноз. Деньги нужны были позарез. И Стас решился. Впрочем, выбор этот не стал слишком тяжелым. Василий был прав – демонстрировать себя, свое тело Стас привык с детства. Оставалась лишь пленка моральных принципов – такая же тонкая, как обтягивающее трико. И такая же непрочная.

Он пришел на просмотр в клуб и показал два номера – то, что в его представлении было вполне так стриптизом. Танец с раздеванием и просто раздевание под музыку с активными движениями нижней части тела. Хозяин клуба и постановщик едва не рыдали от смеха, глядя на него.

«Мальчик, танцевать ты умеешь, - вытирая глаза, сказал хозяин. – А вот раздеваться – ни хера. Ты вообще женщину хоть раз вблизи видел? Я уж не спрашиваю, трахал ли».

«Ладно, оставь его, - возразил постановщик. – Фактура у него есть, сам видишь. Хореография, пластика – блеск. А главное – это же чистый секс. Если, конечно, пообтесать маленько. Да, и шерсть удалить. Отовсюду!»

Получилось не сразу. Мешало – парадокс! – стеснение. У него, который большую часть жизни провел на сцене! Но количество все-таки перешло в качество, когда Стас наконец поймал волну. Тогда он еще не вышел из того возраста, когда уже не мальчик, но еще и не мужчина хочет всех женщин сразу. Только потому, что они женщины. И почувствовать ответное желание не одной, а нескольких десятков сразу, одновременно – вот она, настоящая черная магия!

Пить эту энергию обожания, как умирающий от жажды в пустыне.

Купаться в потоке жадных, почти осязаемых взглядов. Растворяться в тяжелом, как наркотик, вожделении, блестящем в глазах распаленных самок. Постановщик оказался прав, разглядев в нем потенциал. На сцене от Стаса шел такой мощный импульс сексуальной энергии, что любая женщина, которая смотрела на него, не просто хотела, а почти реально чувствовала его в себе.

Очень скоро его приват стал самым дорогим. Через год Стас был единственным, кто получал «выход» - фиксированную ставку, а не только крошечный процент от выручки за ночь. Плюс ставку хореографа, по сути, второго постановщика. Разумеется, он понимал, что стриптизер – профессия возрастная. Как ни держи себя в форме, придет время, когда иссякнет звериная, первобытная энергия, заставляющая даже скромную домохозяйку истекать соком, глядя на него. Без этого стриптиз не стриптиз, а просто то самое раздевание под музыку, которое он принес когда-то на просмотр. А еще знал, что будет стриптизером до того самого момента, пока не почувствует: это произошло. И тогда скажет себе: все, хватит.

Что касается его работы по вызову… Когда-то это была пиковая ситуация, совпавшая с возможностью. Он не искал – возможность сама его нашла. Можно было отказаться и искать другой выход, другой способ найти деньги. Или протянуть руку и взять. Он взял. Аморально? Да. И что? Отказаться от этого сейчас, когда острой нужды в деньгах уже нет? Стас не видел для этого особых причин. Или не хотел видеть – не все ли равно.

9.

– Алена, иди ужинать!

– Не хочу! – крикнула она, продолжая ковырять носом подушку.

Дверь открылась, мать села рядом на кровать.

– Деточка моя, ты часом не беременная? Бледная, нервная, не жрешь ни черта.

– Ма! – Алена повернулась к ней резко, как будто развернулась туго сжатая пружина. – Ты вообще можешь думать о чем-нибудь кроме того, что ниже пояса?

Мать встала и вышла. Дверью не хлопнула, но приложила крепко.

Иногда Алена ее почти ненавидела. Невыносимо было просто находиться с ней в одной квартире.

Может, еще не поздно согласиться на предложение отца о переводе? У Академии был обмен студентами с Будапештским университетом госслужбы. Первый курс все равно пропадает, пока будет учить язык хотя бы до минимального уровня. Да и специальность придется менять, российское и венгерское государственное управление плохо стыкуются. Отец предлагал еще осенью, но она испугалась. Венгерский язык казался чудовищно сложным. Да и уехать вот так одной в неизвестность… Но теперь наоборот хотелось убраться куда подальше. И от матери, и… от Стаса. От себя не убежишь, само собой, но хоть голова будет занята чем-то другим.

Алена взяла с тумбочки телефон, чтобы набрать номер отца, но не успела. Макс Раабе намекнул своим сладким голоском, что звонит кто-то из подруг.

– Аленчик! – Света, похоже, уже отошла от своего фиаско с Иваном и ненависти ко всему человечеству. – Мы с Золотовой в киношку собрались. Пойдешь?

– На что? – вяло спросила Алена, чтобы не отказываться прямо так, с ходу.

– А пофигу. На что-нибудь такое, чтобы сопли, слюни и слезы в ведро с попкорном.

Она подумала, что соплей и слез ей и без кино хватает, но… Все лучше, чем сидеть в одиночестве и страдать. Да еще и с матерью за стенкой, которая, небось, все мусорники каждый день обшаривает в поисках использованных тампонов. Прямо так и хотелось выйти на кухню и в тарелку ей бросить, чтобы отвязалась. Лучше бы за собой следила. Гель после интимной эпиляции в ванной стоит – это она, интересно, для кого шерсть выщипывает? Под сороковник тетке, а туда же. Видать, и любовник какой-то захудалый, раз злющая такая все время.