Господа гусары, молчать!
Шрифт:
Лялечка – так она называла себя сама – была сорокалетней вдовой миллионера из ближнего зарубежья, который оставил ей огромное наследство и крайне сомнительные сексуальные пристрастия. Жить на родине мужа она не захотела и вернулась домой. Детей у нее не было, любовником не обзавелась, но в сексе нуждалась регулярно, на что денег не жалела.
Выглядела Лялечка лет на пятьдесят. Она была толстой, очень толстой, но на такие мелочи Стас внимания не обращал. Хотя, конечно, трахать гору сырого куриного филе, дрожащего, как медуза, - на это приходилось себя настраивать особо. Тоненьким, как у лилипутки,
Только он настроил себя на работу, Лялечка, встав в колено-локтевую и отклячив огромную, отвислую, как у старухи, задницу, пропищала:
– Ну, мой пупсичек, зафигунь свой членик Лялечке в писечку.
Знаете, господа гусары, даже профессиональный ёбарь все-таки мужик, а покажите мужика, у которого от такой блевотины не отвиснет.
– Ну же, пупсичек! – возмущенно поглядывала через плечо Лялечка, кося глазом по-кобыльи.
Если б еще можно было приступить сразу ко второму номеру обязательной программы, но нет. Сначала всегда шел жесткий трах поочередно то в одни, то в другие ворота, с полировкой простаивающих вручную. То ли ее дырка растянулась до такой степени, то ли это была ее анатомическая особенность, но в ней легко мог заблудиться сам легендарный Лука Мудищев. Так что для Лялечки это был лишь легкий массаж-разминка, после которого переходили к основному блюду - черному вибратору конских размеров с подсветкой. Хорошо хоть без музыки.
Орудуя им, Стас должен был мастурбировать, за чем Лялечка жадно наблюдала и кончала одновременно с получением продукта, который размазывала по себе, довольно щебеча: «Масочка!»
Глядя на свое жалобно повисшее хозяйство, напоминающее спущенный воздушный шарик, Стас лихорадочно пытался вспомнить, что же такое он находил в Лялечке – вызывающее волшебный рабочий стояк. Но в голове было пусто, как на складе магазина после успешной распродажи.
И вдруг… Алена! Ничего подобного он никогда раньше не делал – не представлял одну женщину, когда был с другой. Ему и в голову не приходило, что так можно. Да и нужды такой ни разу не испытывал.
Не она сама. Даже не запах – то, что всегда действовало на него возбуждающе. Вкус! Горьковато-соленый, похожий на вкус морской воды. Испарина под мышками, в ложбинке груди. Тягучая прозрачная влага, которая сочится призывно между губ, пощипывая язык…
Пах налился мягким теплом, и член поднялся, словно спрашивая: «Где? Где то, о чем ты думаешь?»
Стас закрыл глаза, стиснул рыхлые ягодицы Лялечки и вошел в нее, стараясь мысленно отгородиться от визгливых комментариев. Ну а дальше хватало той же энергии, что и на сцене. Ее отклик, ее оргазм. И его чисто механическая разрядка. Как будто сливались воедино ментальное наслаждение и тупая телесная реакция, разнесенные во времени.
После Лялечки всегда хотелось отмыться с хлоркой. Зато в клубе ночью он выплеснул себя так, что «до последнего посетителя» растянулось до начала пятого. На следующий день у него был выходной, и от клиенток тоже. Вернувшись домой, Стас надрался до поросячьего визга и проспал до вечера. Проснулся, влез под холодный душ, сварил кофе тройной крепости, и тут раздался звонок
– Какого еще хера? – пробормотал он, прошлепал босиком в прихожую и посмотрел в глазок.
На площадке стояла Алена.
11.
Домой Алена пришла поздно, уже за полночь. В «Буше» просидели с девчонками до закрытия. Когда приехали к себе на «Черную речку», Галя сразу пошла домой, а они со Светой еще побродили немного, не отходя от освещенного, людного даже ночью пятачка у метро. Особо даже не разговаривали – брели нога за ногу, и каждая думала о своем. Потом позвонила мать Светы, и та заторопилась домой.
Открыв дверь квартиры, Алена услышала шум воды в ванной.
Уф, пронесло. Обойдется без расспросов: где, с кем, почему так долго. Из ванной мать обычно выходила с ночной маской и сразу же ложилась, пока крем не взялся.
Дожидаясь, когда наконец можно будет принять душ, Алена прилегла на кровать и неожиданно для себя заснула. После которой уже по счету бессонной ночи! И проснулась от телефонного звонка на кухне: некоторым ну вот обязательно надо установить громкость на максимум. Стены у них в доме были картонные, и она, даже особо не напрягаясь, услышала, как мать назвала какое-то невнятное имя, а потом попросила жалким, умоляющим голосом: «Ты можешь ко мне приехать прямо сейчас?»
Часы показывали половину четвертого. На том конце, похоже, долго и обстоятельно объясняли, по какому именно маршруту следует отправиться в пеший эротический тур. Потом за стеной раздались приглушенные рыдания.
Ну просто зашибись, кое-кого еще отправили на хер с пляжа. Прямо клуб разбитых сердец.
Сняв джинсы и свитер, Алена легла и укрылась одеялом с головой, высунув в щель только нос. Черт с ним, с душем.
Когда утром она вышла на кухню, мать сидела за столом, уставившись в одну точку. Растрепанная, в халате. Похоже, что и не ложилась. Разбив два яйца на сковороду, Алена бросила скорлупу в мусорное ведро и услышала, как звонко та цокнула по стеклу. Заглянула и увидела в ведре пустую бутылку из-под коньяка, которая еще вечером стояла в баре, полная на две трети.
Алена почувствовала, как раздражение, которое она с таким трудом сдерживала, поднимается в небо ядерным грибом. Все то ядовито-черное, что копилось в ней целую неделю, вылилось в один короткий вопрос:
– Не тошнит, нет?
Мать подняла голову и посмотрела на нее мутным взглядом пятидесятилетней старухи.
– А что, любовника твоего ночью жена не отпустила? А если б отпустила, я бы вам не помешала, нет? Слушай, а может, ты мне лучше денег дашь? Я квартиру сниму, и тогда хоть посели его у себя.
– Что б ты понимала… - простонала мать, сжав виски руками.
– Ну конечно, что я могу понимать? – Алена повернулась к ней, вздернув брови, нос и подбородок.
– Ни-че-го. Откуда тебе знать, как это бывает. Когда видишь мужчину впервые и в одну секунду понимаешь, что готова переспать с ним тут же и немедленно. Когда от одной мысли о нем колени дрожат и в жар бросает. И никем его перебить не можешь, как ни пытаешься. Когда его ненавидишь и презираешь, а поделать ничего с собой не можешь. Хочешь быть с ним. Потому что это химия.