Господа из завтра (СИ Обновлено 06.09.09)
Шрифт:
– Слушаю, государь.
За дверью моих покоев разносится повелительный голос Шелихова, потом приглушенный топот ног. А вот интересно, это что ж за корабль они там, в Датском королевстве, к перевозке ценного груза припрягли? Поди, яхта какая-нибудь. Или, может, крейсер?..
Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Два дня в Дании промелькнули как одно мгновение. Ночь, проведенная в особняке Мольтке дворца Амалиенборг, который, после страшного несчастья восемьдесят четвертого года, стал основной зимней резиденцией датской королевской семьи [29] , встречи с королем Христианом,
29
Резиденция датских монархов, дворец Христиансборг сгорел в 1884 году
Опасаясь лишних обострений с Германией, датский король не рискнул оправить беглую принцессу на военном корабле. Вместо этого была подготовлена обычная каботажная шхуна, правда заново выкрашенная и имеющая паровую машину. Экипаж «Эльсинора» в срочном порядке заменили на военных моряков, а команду принял настоящий капитан-лейтенант Датского Королевского флота. И теперь шхуна, остро пахнущая свежей краской, ожидала ее в порту.
Когда она, закутанная все в тот же меховой плащ, сопровождаемая князем Васильчиковым и его молчаливыми спутниками («Моя маленькая русская свита» – неожиданно пришло ей на ум), поднялась на борт, стоявший на причале принц Фредерик отсалютовал ей обнаженной шпагой, а взвод гвардейцев сделал «на караул» – только тогда она, наконец, с пронзительной ясностью поняла, что с прежней жизнью покончено и обратной дороги нет и никогда уже не будет. Теперь она больше не принцесса дома Гогенцоллерн, а супруга наследника русского престола, будущая императрица великой державы, раскинувшейся на половину материка.
Неожиданно она вспомнила Баттенберга. Недавно до нее дошли слухи о романе ее бывшего избранника с какой-то актрисой. Она попыталась представить себе, как бы сложилась ее жизнь, если бы не Ники. Ее Ники. Неужели этот человек, этот фигляр, этот фальшивый Гессен-Дармштадский принц, мог обнимать ее, и она не сбрасывала с отвращением его мерзких рук, а наоборот, испытывала удовольствие от его прикосновений?! Ее передернуло от омерзения. Какое счастье, что Ники так мало знает о ее отношениях с этим выскочкой. В душе она тут же поклялась себе, что никогда, никогда-никогда не то что не посмотрит, а даже и не подумает ни об одном мужчине кроме ее самого лучшего, самого дорогого, самого главного на свете человека – ее Николая! «А когда у тебя родится сын – что ты будешь делать?» – тут же спросила она себя и невольно рассмеялась своим мыслям тихим счастливым смехом.
– Как приятно видеть вас в добром расположении духа, государыня!
Это Васильчиков, который неслышно подошел и стоит у нее за спиной. Она повернулась к князю:
– Prince, скажите, как скоро мы прибудем… – она запнулась, подбирая слово, – когда мы будем… на Родине?
Васильчиков словно не заметил того, что она назвала Россию «Родиной». Он щелкнул крышкой часов:
– Если погода будет нам благоприятствовать, то через тридцать часов мы сойдем на отчий берег.
Краешком глаза она заметила на внутренней стороне крышки какую-то гравировку. Видимо рrince Serge проследил направление ее взгляда и протянул ей часы. Они оказались неожиданно тяжелыми («Это платина», – пояснил Васильчиков). На внешней стороне крышки был изображен воин, пронзающий мечом убийцу, замахнувшегося кинжалом на ничего не подозревающую женщину в русском наряде. Она открыла крышку:
– Скажите князь, а что здесь написано?
– Это от государя, – его голос потеплел, в нем появились горделивые нотки. – Он подарил мне эти часы в знак дружбы…
… Через три часа небо, и без того хмурое, потемнело, задул пронзительный ветер. «Эльсинор» стало ощутимо раскачивать.
– Государыня, вам лучше пройти в свою каюту. Погода…
– Да-да, князь, я уже иду.
Маленькая каюта в надстройке была, скорее, похожа на большой ящик, чем на маленькую комнату. Узкая кровать, ящик для письменных принадлежностей, совсем маленький шкаф, в который с трудом мог поместиться ее плащ. Она легла на постель, прикрыла глаза. Скоро, совсем скоро рядом будет ее Ники, и ее будет окружать море огней Петербурга, будет греметь музыка и она, вся в белом… Мир качался вместе с каютой, и она не заметила, как уснула…
…Удар! Еще удар! Еще! Еще! Она едва не упала с кровати. Попыталась встать. Новый удар чуть не свалил ее с ног. «Что это?» – подумала она и, когда новый удар сотряс все вокруг, закричала:
– Что это? Что это?! В каюту вошел один из русских, поручик Блюм:
– Государыня, вам лучше остаться в каюте. Погода отвратительна. Капитан говорит, что мы попали в один из весенних штормов, столь частых на Балтике.
– Шторм? – вскинулась она. Так вот что это за удары! – Настоящий шторм? Но, обер-лей… – она запнулась, – но, поручик, это удивительно интересно! Я хочу посмотреть. Блюм обреченно вздохнул:
– В таком случае, государыня, прошу вас надеть вот это, – в его руках появилось пальто и шляпа из грубой материи.
Она закуталась в свой меховой плащ, надела поверх непромокаемую одежду и вышла наружу. Тут суетились матросы, тянули какие-то веревки, закрепляли их и проверяли на прочность узлы. Порыв ветра обдал ее ледяными солеными брызгами, палуба резко ушла у нее из-под ног и она чуть не упала. Блюм подхватил ее под руки, но в этот момент судно качнуло в другую сторону. Она ощутила, как желудок словно бы поднялся вверх и оказался в горле. Зажав рот руками, она судорожно метнулась к борту…
…Блюм и Васильчиков удерживали ее, а она, все никак не могла прийти в себя. В какой-то момент ей показалось, что там, за бортом, было бы намного лучше. Седая вода, по крайней мере, гарантировала избавление от этих непрекращающихся мук. «Боже, – простонала она в одну из минут кажущегося улучшения, – боже, вот как ты караешь непослушную дочь…»
…Ей казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Закрыв глаза, ощущая мучительные стыдные позывы, она склонялась над бурным морем, удерживаемая русскими офицерами и датскими моряками. Но все на свете имеет конец. И вот она, разбитая и больная уже лежит на постели в своей каюте, а в изголовье стоит брезентовое ведро. В голове пронеслось: «Какое счастье, что ОН не видит меня сейчас! Тогда ОН навеки разлюбил бы свою несчастную Моретту…»
Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)
В дороге я не находил себе места: опоздать на встречу к нареченной – это, знаете ли, как-то не «комильфо». Экстренный поезд домчал нас до Вильно за десять часов. А по сведениям, полученным от «дядюшки» Платова, Моретта проделает путь от Копенгагена до Либавской бухты часов за тридцать. И вот интересно – кто погорячился – машинисты или я, торопыга? Ну и куда теперь девать лишние двадцать часов, хотел бы я знать? Никто не подскажет?
Решение в конце-концов найдено. Чем отираться в Либаве, уж лучше сделать короткую остановку здесь. Ладно, навестим генерал-губернатора, да и город осмотреть не мешает: все-таки губернский город, без малого сто десять тыщщ населения, торговля развитая. Есть что посмотреть…
Генерал-губернатор, генерал-лейтенант Иван Семенович Каханов, производит на меня самое благоприятное впечатление. Я неплохо знаю его младшего брата Михаила, с которым то и дело сталкиваюсь в Государственном совете. Неглупый мужик, один из горячих сторонников моей «финской программы». И старший брат у него тоже не подкачал. Тоже не глуп, хотя бы по первому впечатлению, образован, радушен и хлебосолен. Впрочем, о последнем судить сложно: все-таки принимает он не кого-нибудь, а цесаревича!