Господин Малоссен
Шрифт:
Профессор Бертольд закусил удила.
– Живопись – единственная область культуры, на которую может отвлекаться хирург, так-то, сборище карликов! Не из любви к искусству, будем говорить откровенно, но для того, чтобы развивать анатомическое чутье! Делайте так же, как я поступал в вашем возрасте, бросайте ваши анатомички и бегом в Лувр, там вы найдете все, что нужно.
Он вдруг склонился к Мондин:
– Только не вы!
Он пригвоздил ее перстом к больничной койке.
– Лувр не для вас, мой малыш, слышите! Чтобы ноги вашей там не было. Я внесу это в историю болезни как предписание. С таким шедевром на плече вы в конце концов окажетесь в рамке на стене, среди
Мондин в замешательстве захлопала ресницами и внезапно встретила взгляд Жервезы, которая как раз сделала шаг в сторону. Мондин ответила:
– Просто, я мечтала об этом, доктор. Засыпая, я только подумала, а проснулась уже с этим.
– Да нет же, моя девочка, так только рак появляется!
Пару-тройку особо нервных в белых халатах передернуло.
Это вмешалась Жервеза, выставив на всеобщее обозрение свой жетон полицейского.
– Профессор Бертольд? Инспектор Ван Тянь. Я веду расследование по этому делу. Значит, вы говорите, что над плечом Мондин специалист постарался…
– Специалист? Еще какой, мадам! Золотых дел мастер! Пальцы ювелира! Знаете, это мог бы быть я, да-да! Только я не убиваю, я воскрешаю. Другая специализация.
Жервеза охотно бы ответила на это улыбкой, но тут вдруг откуда ни возьмись появилась медсестра и, встав на цыпочки, завладела ухом профессора Бертольда.
– Аборт? Какой еще аборт? – заорал Бертольд.
Но медсестра настаивала, вцепившись в руку хирурга.
– Скажите Марти, чтобы катился ко всем чертям! Этот дурак еще будет мне указывать, когда и что делать!
Медсестра опять забралась в ухо хирургу.
– Ну ладно, сейчас иду, – сдался он. – Ох уж эти Малоссены! Не люди, а ходячая неприятность, честное слово.
Жервеза едва уловила имя Малоссенов, но Бертольд уже схватил ее руку, чтобы чмокнуть в запястье, как прусский солдафон.
– Сожалею, инспектриса, только что говорил о воскрешении, и вот надо бежать делать аборт.
И, уходя, наказал белым халатам:
– Что стоите, дел других нет? Аборт – не для посторонних, хватит меня и пациентки.
После ухода профессора всех как ветром сдуло. В наступившей тишине Жервеза ясно расслышала шепот Мондин:
– Он душка, правда?
Жервеза поняла, что вопрос стоял не только в определении.
– Я его заполучу, – продолжала Мондин.
Жервеза присела на край постели. Мондин продолжала смотреть на дверь.
– Точно тебе говорю, Жервеза, быть мне профессоршей, как только встану на ноги.
Жервеза слушала. Мондин взяла ее за руку.
– Такие, как он, они ведь в любом деле встречаются. Они с детства такие, и больше уже не меняются. Жизненные силы бьют в них через край, вот и все. Но когда они выплеснут все, что накипело, становятся смирными, как ягнята. Пусть они орут слишком громко, зато выкладывают все начистоту, без задней мысли. В них нет глубины души, но нет и коварства. И они могут плакать над картиной, мне это нравится. Тех транзитных, что были у меня раньше, я всех их построила. И они щедро выражали свою признательность. Но в то время я тоже ни с кем надолго не задерживалась. А он, теперь он здесь, и я никуда не уйду. Быть посему.
Жервеза слушала.
– Я с ним пойду куда угодно: отель, алтарь, мне все равно. Я не ты, Жервеза, для меня нет большой разницы, особенно когда путаешься в орфографии. Поэтому-то меня и попросили из школы: они там не терпят путаницы. Я говорю тебе это, Жервеза, потому что ты – это ты, я приберу к рукам моего крикуна и никуда уже не отпущу. И если тебе доставит удовольствие,
Она говорила, обращаясь к двери, оставшейся открытой. Она сжимала до хруста руку Жервезы.
– Я покончу с прошлым, Жервеза, и начну все заново, с белого платья, с настоящего начала.
Я возьму себе Бертольда и не взгляну уже больше на других. Хоть красавцев писанных.
Ее глаза метнулись на Жервезу.
– Я не умерла, Жервеза.
Жервеза прекрасно поняла этот взгляд.
– И не чокнулась. И это настоящее чудо!
Такой взгляд она и ожидала увидеть в глазах Мондин при ее пробуждении.
– Ты даже не знаешь, откуда ты меня вытащила…
Взгляд повзрослевшей Верден.
– Я была в приличной компании, Жервеза. Все такие воспитанные. Не какие-нибудь крикуны. Говорили правильно. Длинные фразы, разные там слова. Это тебе не бертольды всякие; чинные, с манерами. И мысли у них далеко запрятаны. Очень далеко. В таких запредельных далях, где уже ничего не растет. А здесь, на языке, одни слова. И какие слова – чистый мед! Они накручивают это тебе на мозги, как сладкую вату. Такая бесконечная липкая вежливость.
Она долго молчала, потом опять заговорила.
– Я не умерла, Жервеза, хотя должна была. Они заподозрили неладное и изменили время. Если бы все пошло по-ихнему, вы опоздали бы на два часа, ты и твои ангелы-хранители. Пол вымыт, в комнате – никого, и Мондин в мусорном мешке. Но вышла задержка. Они привели еще одну, рыженькую. Американку, которая перекочевала от Японии до Парижа как горничная на пансионе, скажем так. От заправил якудзы [17] по всем инстанциям до этакой хозяйки дома, сама знаешь, что мне тебе объяснять. Домашняя проститутка, и никому глаза не мозолит. Чистюля, фортепиано, несколько языков, литература и все такое. Женушка не против. Можно даже оставлять на нее детишек по средам, вечером. Умеет держаться, и потом, это полезно для мсье, у него ведь железа не в порядке, вы понимаете. Медсестра, одним словом.
17
Якудза – японская преступная организация.
Она вдруг закатила глаза.
– Если есть на свете Бог, Жервеза, то не для всех. Или же Он любит играть, а мы – его карты. И Он передергивает. Первый шулер. Вместо того чтобы начать с меня, как и было намечено, они начали с рыжей. Не терпелось. У нее было кое-что, от чего они все как с ума посходили. Татуировка, которую не видно, Жервеза. Ироцума на рисовой муке, незаметная на ее белой коже, и она вся сплошь была в этой татуировке! Они хотели получить это немедля. Ты знаешь принцип? Нагревают, и проступает рисунок: бледные линии на краснеющей коже. Они заполнили водой аквариум. Бедняжка, она смеялась, залезая туда. Думала, что просто поглазеют на нее, как обычно. Ее-то они не похищали. Она пришла сама, с каким-то тузом, который ее и пригласил, и я сначала подумала, что она тоже любительница сладкого, как остальные. Ничего не подозревая, она дала себя раздеть и села в теплую воду, а они пристегнули ее наручниками и захлопнули крышкой. Вода нагревалась, и ироцума стала проявляться, очень медленно, а туз в это время принялся рассказывать ее историю, мило улыбаясь, будто о своей дочурке говорил… так я и узнала, откуда она… Тип с камерой все снимал.