Господин Никто
Шрифт:
Но, возвратившись вечером домой с только что купленным магнитофоном, я, в свою очередь, тоже обретаю некоторую храбрость. На столе в студии меня ждет прекрасно упакованное устройство, напоминающее автомобильный радиоприемник, а рядом — катушка с магнитной пленкой.
Налаживая магнитофон, я уныло размышляю над тем, что такова уж моя участь — жить и двигаться словно обнаженным на глазах у незнакомых людей. Тебя подслушивают, выслеживают на машинах, являются к тебе на квартиру в твое отсутствие.
Магнитофон включен, медленно вращается катушка.
«Тони, миленький, просто не могу без тебя… Сто раз на день я испытываю желание чувствовать
Это мягкий похотливый голосок Мери Ламур. Затем следует кислая реплика Тони:
«Дашь ты мне, наконец, обещанные триста франков или вы опять умоете руки с этим дураком Димовым?»
И так далее.
Зловещее предсказание Тони сбывается вторично. Но следующим по порядку и на этот раз оказываюсь не я. Следующим оказался сам Тони.
Похороны были куда торжественней, чем можно было ожидать. Следом за черной траурной машиной, скорость которой несколько превышает приличествующую случаю, мчится десятка полтора других машин, где кроме людей из Центра сидят представители различных эмигрантских фракций. Большая скорбь примиряет людей.
Мой старый «ягуар», везущий только хозяина, замыкает колонну. Одному ехать скучно, да и Младенов, вероятно, не отказался бы составить мне компанию, чтоб не тратиться на такси, только в данный момент мне приходится избегать подобных интимностей.
Кортеж нестройной вереницей тянется по бульвару Клиши, потом сворачивает к кладбищу на Монмартре. Операция по размещению машин на стоянке отнимает довольно много времени и вносит в траурную церемонию известную неразбериху; в конце концов скорбящие группируются позади катафалка, чтоб проводить покойника в последний путь. Мы идем под широким железным мостом, по которому в будничном шуме проносятся автомобили, затем следуем по главной аллее мимо часовен, надгробий и всевозможных изваяний крылатых существ. Тони будет покоиться на этом кладбище вместе с Гейне и Стендалем.
Когда мы подходим к соответствующему месту, все уже подготовлено для спуска гроба. Кому-то все же полагается произнести речь. Этой чести по старшинству удостаивается Младенов. В черном костюме, с опухшим лицом, он и в самом деле выглядит торжественно-печальным в сером свете облачного утра. Подняв привычным ораторским жестом руку, Младенов объявляет, что мы хороним нашего дорогого и незабвенного соратника Тони, но тут он запинается, потому что не помнит фамилию покойного, который всегда и для всех был просто Тони. «Тенев», — подсказывает ему своим трубным голосом Кралев. Да, нашего дорогого и незабвенного Тони Тенева.
Надгробное слово, поначалу несколько вялое и расплывчатое, постепенно обретает нерв и идейную направленность. Вдохновляемый мыслью, что скоро станет единственным шефом Центра, а также тем, что вокруг него собралось дюжины две представителей эмиграции, перед которыми стоит блеснуть, Младенов воздает хвалу молодой и надежной гвардии борцов, к которой принадлежал и покойный, говорит о подвиге, героизме и самопожертвовании, как будто Тони пал на поле брани, а не от руки своего ревнивого шефа из-за дурацкой постельной истории. Вскользь касается национальных идеалов, которым все мы служим по мере своих сил, говорит о свободе, которая рано или поздно озарит наше страждущее отечество, а также о том, что каждая утрата, подобная этой, как бы ни была она тяжела, должна служить боевым сигналом к еще большему сплочению наших рядов. Затем обращение к Тони «спи спокойно» и,
Выдержанная в добром старом проверенном стиле тридцатых годов, речь производит известный эффект. Некоторые представительницы нежного пола роняют по одной, по две слезы, даже Уж стоит, разинув рот, неподвижно, как пень, изумленный, видимо, тем, что можно столько говорить о таком ничтожном человеке, как Тони.
Потом раздается специфичный и одинаковый во всех краях света стук падающих на гроб комков земли, и скорбящие начинают расходиться. Первыми уходят Димов, Кралев и Младенов, сопровождаемые Вороном и Ужом, за ними тянутся представители эмигрантских фракций. Я стою в сторонке между кипарисом и обросшей мхом каменной аллегорией в ожидании, пока тронется Мери Ламур, чтоб отправиться за ней следом. Но Мери тоже не торопится, укрывшись в тени какой-то часовни, — ждет, пока уйдут остальные. Убедившись наконец, что никого больше не осталось, она пробирается к свежей могиле и украдкой кладет на нее букетик незабудок, который до сих пор прятала между перчатками и сумочкой. Трогательно и таинственно.
При моем приближении дородная фигура скорбящей едва не подпрыгнула от испуга.
— Мне необходимо как можно скорее поговорить с вами наедине, — бормочу я.
Женщина, как видно, не слишком потрясена моим предложением, но качает головой.
— Это исключается. Димов ждет меня в машине.
— Тогда давайте увидимся позже…
— Где?
Я называю адрес, который только сегодня утром узнал от Франсуаз.
— Когда?
— Через час. Ладно?
Она кивает в знак согласия. Потом озирается по сторонам и направляется к выходу.
Подождав еще несколько минут, чтоб все скорбящие успели разъехаться, я тоже покидаю кладбище и иду к своему «ягуару», оставленному чуть поодаль.
Прибыв по указанному адресу на Фобур Монмартр и воспользовавшись полученным от Франсуаз ключом, я вхожу в полутемную, но уютную, хорошо обставленную квартирку, оснащенную всем необходимым, в том числе, по всей вероятности, и подслушивающим устройством. Последнее для меня не имеет значения, лишь бы подслушивал не Димов.
В холодильнике на кухне я с приятным удивлением обнаруживаю бутылку рикара и газированную воду. Налив себе умеренную дозу желтоватого питья, я достаю сигарету из «зеленых» и сажусь отдохнуть в небольшом холле. Мебель здесь не новая, но вполне удобная для секретных деловых встреч. Есть даже кушетка малинового цвета, над которой висит фарфоровая тарелка с надписью: «Не предавайся любви в субботу, а то нечем будет заняться в воскресенье». Уместное предупреждение, решаю я про себя, хотя сегодня и не суббота. Затем перехожу к другим вопросам.
Тони умер вчера пополудни, ровно через сутки после того, как Димов стал владельцем записи. Он почувствовал себя плохо в кафе «У болгарина», где они с Вороном выпивали, и вскоре после этого скончался. Врач, обслуживающий на дому сотрудников Центра, — эмигрант с большой плешивой головой, в темных очках, — констатировал разрыв сердца вследствие злоупотребления алкоголем. Диагноз весьма правдоподобный применительно к Тони, и все же никто в него не поверил. Отношения Тони и Мери Ламур, как видно, давно стали широко известной тайной. Поэтому все считали, что причина удара таилась в последнем бокале, который Тони поднес Ворон по приказу шефа. Так или иначе, ворошить эту историю, которая никого не касалась, кроме потерпевшего, никто не собирался; да и власти не проявили к ней интереса.