Шрифт:
От автора
Недавно одна моя знакомая побывала в гостях у арабских музыкантов. Они были настоящими музыкантами, и большую часть времени играли музыку и пели.
— О чем эта песня? — спросила моя знакомая по-английски (арабского она не знала, а музыканты пели на своем родном языке)
— О любви. — Ответили ей.
Они спели еще одну песню.
— А эта о чем? — снова спросила моя знакомая.
— О любви.
Они снова начали петь.
— А теперь о чем вы поете?
— Теперь о смерти, — ответили они, — и о любви. О чем же еще можно петь?
И если вы меня спросите, о чем же я пытаюсь писать, отвечу: «О Любви и о Cмерти. О Пути». Я попробовал представить историю одного путешествия, точнее маленького фрагмента одного большого путешествия. Я старался записывать виденное, а не придуманное.
И я хочу поблагодарить всех помогавших мне на этом пути, будь то мимолетная поддержка или долгое совместное путешествие. Это Люди Радуги (ведь герои книги тоже из их семьи) и просто мои друзья: Володя Волос, Ян, Махмут, Витя Банджо, Птица, Ваня Жук, Юля, Володя Голованов, Федор, Федя-барабанщик, Джон, Сурья, Сережа Брателло, Миша Шараев, Макс, Умка, конечно же, Вовка-блюзмен, Вовка Орский, Аленка, Никодим, Тошка Московский, Надя, Нина, Лена Нестерова, Лена, Костыль, уважаемый С.М.Печкин, с которым я незнаком, но архивом которого неоднократно пользовался, Павел Крусанов, Женя Кушнер, Саша Мазин, Володя Колосов, Тоня Галль, Оля Григорьева. Я назвал лишь немногих.
И поэтому, повторю еще раз, в полный голос:
СПАСИБО ВСЕМ!
Я — Ветер. Собиратели головоломок складывают мою жизнь, рассыпанную как пыль с крыльев старой бабочки. — Сюда — кленовые листья, — говорят они, — сюда — яблочные зерна, сюда — пепел. Собиратели головоломок склоняются надо мной, они показывают мне дождь, сложенный из миллиона капель, и я пожимаю их руки, водяные холодные осенние. Собиратели головоломок пахнут канабисом и дорогой, они показывают мне девушку в зеленом. — Но где остальные детали этой картины? — спрашиваю я, — сложите хотя бы Солнце или Луну в темно-синем небе для меня, пожалуйста. А они: — Мы уже сложили, мы закончили работу, мы сложили все головоломки на свете, и нечего теперь придумывать и ломать голову, господин Ветер.Глава первая
Кое-что о смерчах и о любви
«…Говорят, купец один Беловодье найти хотел, торговать там. Большой, богатый караван собрал. А есть оно, Беловодье-то?
Проводник, говорят, у него был. Вроде как божий человек. Тот знал, где это Беловодье.
Так ушли они, а потом Мертвый Караван появился. Это тот караван и есть. И сейчас его увидеть можно… Караван как караван, верблюды, люди. А они и не люди давно. Люди так долго не живут. Тысяча лет им, а может и более. Но как люди, ничем не отличаются. И божий человек тот сзади идет. С посохом.
Семен, брат отца моего, дядя, значит, их видел. До немецкой войны, когда геологов водил.(Мы же казаки, давно здесь живем.) Геологи-то сзади остались, а он вперед поехал. Поехал, а тут конь, конь у него послушный был, как станет. И дрожит весь. А с холма этот караван идет. Все как рассказывают. И нищий, тот, что сзади, вроде на земле посохом начертил что-то. И на Семена смотрит. А у того конь понес… Потом возвращался, черту эту искал. Не нашел.
А геологи, которые с ним были, ничего не видели. Потому и Мертвый Караван называется, что не всякий его видит. Семен понял, говорит, вернемся, дальше пути не будет. И не пошел. А геологи дальше пошли. И пропали все…»
«Песок и пыль», — подумал Кристофер и повторил вслух:
— Песок и пыль. Плюс — ветер.
Ветер сдувал пот. Что было приятно. Но ветер делал не только это — он заталкивал во все дырки песок и пыль. Песок хрустел на зубах, колол глаза, забирался в карманы, в складки одежды. Не прошло и половины дня, как армейские ботинки из черных стали темно-коричневыми, а выцветшие джинсы приняли цвет дороги.
«Теперь я сам — словно дорога… Путь… Путешественник сознания внутри тела». То ли близость Поднебесной навевала такие мысли, то ли недавний травяной разговор с Виком — Кристофер встретил его в Бийске, у Валерки Дылды. Вик вернулся из Китая и ночь напролет гнал телеги обо всем: от Дао до китайских туалетов. Теперь он остался там, на вписке, а Крис уже третий день шел по трассе. В Алма-Ату. Ту-ту-ту. Кристофер запоздало взмахнул рукой.
Очередная машина пролетела мимо даже не притормозив. Ветер мгновенно закрутил пыльный шлейф и унес его в сторону. Так в степи получаются смерчи. В настоящей степи. А здесь… Отроги Алатау. Или Казахский Мелкосопочник? Уже много лет Кристофер изучал географию с помощью «стопника» — атласа автомобильных дорог, в котором — лишь трассы и города. Еще реки. Горы, к сожалению, обозначены не были.
В самом слове «мелкосопочник» было нечто презрительно-пренебрежительное, мелкотравчатое. Пустыни, степи, плоские, бескрайние как море, находились и севернее, и западнее, и восточнее. Но не здесь. Здесь трасса ползла среди многочисленных, перетекающих друг в друга голых невысоких холмов.
Мелкие прыщики, гусиная кожа, покрывающая землю. Камень, песок, пыль. Ничего не растет. И смерч в таких местах погибает, не успев родиться.
То ли дело — Устюрт.
Кристофер вспомнил совсем другие места и времена. Тогда он тоже болтался по Средней Азии. Правда, ехал не из столь далеких мест. Из Бухары в Астрахань. На родину Хлебникова, первого Гуль Муллы, священника цветов, стихийного суфия.
Тогда Кристофер еще делил людей на пипл и цивилов, а Хлебников, великий поэт, в представлении тогдашнего Кристофера, был настоящим хиппи, по случайным обстоятельствам переместившимся в начало века и тусовавшимся с больше похожими на первопанков футуристами. Впрочем, и нынешний пипл, что тогда, десять лет назад, что сейчас — не поймешь кто. Народ, одним словом. Люди разной степени клевости.
На Устюрте — совершенно плоской, выжженной солнцем местности между Каспием и Аралом, вообще не было трассы. По крайней мере, тогда, десять лет назад. Были: железная дорога, линия газопровода, и по краю плато — обрыв в две сотни метров — к солончакам, следам ушедшего моря, столь же плоским, как и сам Устюрт. Подножие обрыва цвело коричнево-красным — ночные водители, привыкнув к бесконечности плато, не замечали сброса. Комья железа, в которые превращались машины, убирать было некому и они ржавели под редкими дождями.
Драйвер, взявший Кристофера, рассказывал про ложные огни, появляющиеся в пустыне и смущающие водителей: «Я сам чуть не купился. Принял метеостанцию за газопровод. А чего — светится и светится. Луна спасла, вовремя заметил».
Кристофер вспомнил, что весь их караван — три больших бензовоза летящие по раскаленной земле казалось бы наугад, совершенно точно выехали к поселку. Поселок назывался Каракалпакия .
Был на Устюрте еще один ориентир — памятник и колодец. Памятник Серебряковой, не художнице, а путешественнице. Каким-то образом она оказалась посреди этой пустыни, в одиночестве, без еды и питья. Однако, сумела найти чуть ли не единственный на всем плато колодец. И, разорвав всю одежду на мелкие полоски, привязала к ним кружку и пыталась зачерпнуть воду. То ли колодец был слишком глубок, то ли самодельная веревка коротка…
Эту историю ему рассказывал все тот же водитель бензовоза — они в конце-концов сломались и, отстав от колонны, лежали на потрескавшейся сухой земле в тени цистерны. Кристофер помнил крупные мясистые помидоры и водку. Одна или две бутылки. К вечеру и Крис и драйвер были совершенно в хлам. А на следующий день…
На следующий день поднялся ветер. И Кристофер впервые увидел смерч. Издали. Высокий серо-коричневый столб, колонну, медленно бредущую по пустыне.