Господство Королевством
Шрифт:
— Это королева, и ты тоже должен ее защищать.
— Почему?
— Потому что она может двигаться во всех направлениях.
— Это так круто.
— Да. Однако, если ты сможешь победить, ты можешь пожертвовать ею.
Его брови морщатся.
— Но разве король не почувствовал бы себя
одиноким?
— Не имеет значения, одинок ли он, пока он побеждает.
Я продолжаю объяснять за другие фигурки, и полные благоговения глаза Эйдена следят за каждым моим движением, будто он в трансе.
Приподняв его, я сажаю его к себе на колени, чтобы он мог лучше видеть
Я не знал, что он может так улыбаться, и не перед Алисией, Джеймсом или Леви, а передо мной.
Это впервые.
Кто знал, что мы с сыном сможем сблизиться из-за шахмат? Я научу его быть нападающим, защищать не только свою фамилию, но и самого себя и всех, кто ему дорог.
Возможно, я не самый лучший отец на свете. Я не так нежен, как Итан, и не так хорош в выражении эмоций, но у меня есть одно преимущество перед ним.
Я не стану приукрашивать жизнь моего сына. Он очень рано поймет, что ему нужно быть волком, чтобы его не съели другие волки. Он будет королем, перед которым все преклонят колени.
Это мое наследие.
Где-то по пути Эйден засыпает у меня на руках, его длинные ресницы трепещут на пухлых щеках. Его губы приоткрыты, а крошечные пальчики вцепляются в мою рубашку, как в страховочную сетку.
Я касаюсь губами его лба.
Эйден вырастет таким сыном, которым я буду гордиться.
Глава 2
Джонатан
Я несу Эйдена на руках в его комнату. Его голова покоится на моей груди, и он тихо посапывает, в то время как его маленькие ручки держатся за мою рубашку.
Персидские ковры расстилаются у меня под ногами, а тусклые желтые люстры освещают путь. В залах царит жуткая тишина. Это совсем не похоже на те времена, когда были живы мой дед и мои родители.
Раньше у нас было больше персонала, чем требовалось, и моя мать отчаянно пыталась вдохнуть жизнь в особняк.
Воскрешать мертвых бесполезно. Лучше переориентировать эту энергию на создание чего-то нового и убедиться, что она никогда не исчезнет. Кроме того, тишина — это хорошо. Тишина означает, что я могу слышать, когда что-то идет не так.
Например, прямо сейчас.
Мои ноги медленно останавливаются при звуке хлопающих занавесок балкона изнутри. Марго знает, что нельзя ничего оставлять открытым на ночь, так что это может означать только одно.
Блядь.
Крепко держа Эйдена, я пересекаю расстояние до открытого балкона в конце второго этажа. Я подумываю о том, чтобы оставить его в его комнате, но это займет у меня время, которого у меня нет. Я также не могу оставить его на одном из огромных стульев, стоящих у стен, потому что не верю, что он будет в безопасности.
Мой единственный сын не должен быть в чертовой небезопасности в моем собственном доме, но опасность для его жизни не та ситуация, которую я могу игнорировать. Я тоже не могу его оставить, потому что он никогда меня не простит.
И я не смогу простить себя.
Шипящий звук доносится до
Это должно быть нормальным, учитывая, что я был свидетелем таких сцен бесчисленное количество раз раньше.
Это не так.
Отнюдь нет.
Я никогда не привыкну к тому, что моя жена постепенно теряет рассудок. Или к тому факту, что иногда я даже не могу ее узнать. Как в этот момент.
Алисия стоит на каменных перилах балкона, ее хрупкие руки широко раскрыты, когда она движется по краю. Ее белая ночнушка тонкая и доходит до лодыжек. Ткань и ее длинные черные пряди развеваются за ней на ночном ветру.
Я медленно приближаюсь к ней, чтобы не напугать, все еще держа Эйдена в смертельной хватке. Последнее, чего я хочу, это чтобы он видел свою мать такой. Мы оба изо всех сил пытались защитить его от этой ее стороны, но ночью она теряет полный контроль.
Это может быть бессонница, депрессия, галлюцинации или невроз. Это могли быть все они вместе взятые.
Что точно, так это то, что с годами ей становилось хуже. Когда я впервые встретил Алисию, она была мягкой и непринужденной девушкой, которая ненавидела быть в центре внимания. В то время она потеряла свою мать в результате самоубийства, а вскоре после этого она попала в автомобильную аварию со своими друзьями, в которой она была единственной выжившей.
Оба инцидента не давали ей покоя, тем более что они произошли близко друг к другу. Однако ее не беспокоили галлюцинации. Она не бродила по коридорам посреди ночи, а потом не рыдала. Или, возможно, она делала все эти вещи, но прекрасно справлялась с их сокрытием.
Алисия всегда была из тех, кто молча страдал, молча разговаривал и молчанием выражал свою боль. Может, эта тишина все-таки душила ее.
Это определенно душило меня.
Ее понятные слова становятся яснее, когда я стою на небольшом расстоянии от нее. Она все еще бормочет, быстро, пропуская слоги.
— Только не моя мать... Я не моя мать... Я не могу быть своей матерью... Я такая, хотя... я такая. Теперь я заплачу. Они придут за мной... Он придет за мной и за ней, и теперь все будет кончено. Со мной будет покончено... со всем... всем... всем... что, если Эйден тоже уйдет в себя? Нет, нет, нет... Я буду своей матерью...Я должна быть своей матерью... зачем ты это сделала, мама? Как ты могла это сделать? Как ты жила с самой собой? Если я это сделаю, все будет кончено? Ответь мне... скажи мне...
Так обычно и бывает. То, что она обычно говорит. Иногда она плачет и рыдает, выкрикивая имя своей матери.
Я пытаюсь понять смысл ее слов, но ее психотерапевт сказал мне, что это бесполезно. Алисия единственная, кто знает, что происходит у нее в голове, и, если я попытаюсь вмешаться, это только ухудшит ситуацию, а не улучшит.
Поэтому я делаю единственное, что знаю. Смягчая свой голос, я зову ее по имени.
— Алисия...
Она замирает, ее бормотание прекращается, но она не поворачивается ко мне лицом. Поэтому я делаю это снова, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно приветливее.