Господствующая высота
Шрифт:
И Авдееву представилось, как он погонит прочь тьму от Старых Белиц, и усталое, грустное чувство уступило в его душе место какой-то новой, сердитой силе…
Наследник
Я живу в пустой юрте, стоящей к реке ближе других. Со мной вьюк с продуктами и ящик с инструментами и картами. Как и было условлено, я должен дожидаться здесь прибытия остальных членов нашего геологического отряда, кончавших работу в другом районе. Они могут приехать сюда каждый день, каждый час, поэтому я не удаляюсь от юрты.
А как тянет пробраться вверх по реке! Этот
По-моему, я выбрал неплохое место.
На открытом зеленом склоне сопки несколько деревянных домиков летнего бурятского поселка — «летников», как они названы на карте. Подножье сопки огибает мелкая быстрая речушка. Казалось, этой речушке не терпится перелить свои воды в далекое озеро. С бешеной скоростью несет она свои бурлящие струи. По дну ее перекатывается галька, и даже тяжкие, поросшие склизкой зеленью камни медленно ползут, не в силах противиться напору воды. Длинные водоросли, дрожа и виясь, тоже стремятся включиться в общее движение, но корни крепко привязывают их к месту. Тщетно пытаются они ухватиться за спешащих вниз по течению рыб, куски дерева, коры…
За рекой — тайга.
Тихо в тайге, тихо и в летниках. Все разъехались на охоту, на рыбную ловлю, на покосы.
Когда по приезде сюда я отправился знакомиться с местными жителями, я было решил, что юрты необитаемы. Но потом заметил у реки несколько ребятишек. Один из них держал легкое копье с трезубцем на конце, другой — берестяное лукошко, полное сверкающей рыбы.
Я направился к ним, но ребята не были расположены к знакомству со мной. Вероятно, тому виной моя трехнедельная борода и геологический молоток, который я по привычке всегда таскал за поясом.
Наконец в одной из юрт я обнаружил старуху с белыми до голубизны волосами и темным, как печеное яблоко, лицом. Она бросила на меня равнодушный, но проницательный взгляд и, казалось, мгновенно все узнала обо мне. Я стал ее расспрашивать о жителях поселка; старуха вынула изо рта черную, обуглившуюся трубку, очень внимательно выслушала, затем встала и принесла на глиняном блюде творогу и сметаны. Я засмеялся, быстро очистил блюдо, положил на землю деньги и, не пытаясь возобновить разговор, вернулся к себе.
Юрта, которую я занял, стояла на окраине поселка. Она была просторная, с широким отверстием в середине крыши, над очагом, с ровным дощатым настилом вдоль стен и множеством полочек и колышков по карнизу для всякой домашней утвари.
Я не был единственным обитателем юрты. С десяток семейств ласточек ютились по стенам. Когда я первый раз вошел в юрту, они подняли такой писк, что я подумал об отступлении. Но постепенно мы привыкли друг к другу, и мне порой казалось, что я на правах равного живу внутри большой клетки. Когда мне нечего было делать или я уставал от копирования карт, я ложился на «диван» — ворох пихтовых ветвей, прикрытых брезентом, — и глядел вверх. Через отверстие в крыше то и дело влетали взрослые ласточки: из гнезд, прилепившихся под крышей, неслись требовательные крики птенцов и высовывались маленькие головки с огромными раскрытыми ртами. Взрослые усаживались у края гнезда и, стараясь разделить гостинцы по справедливости, кормили своих наследником. Потом чистили клювы, делали несколько стремительных кругов вдоль стен и снова исчезали в голубой дыре.
Однажды под вечер, когда я, по обыкновению, валялся на пихтовом «диване» и никак не мог заставить себя встать и готовить ужин, за стеной послышался лошадиный топот, и через минуту низкий вход в юрту закрыла фигура человека. Я вскочил.
Неужели, наконец, наши?!
— Здорово, парень! — сказал человек. — Ишь ты, ящиков-то у тебя сколько! А ласточек чего не выгонишь? Да ты выйди на солнце, дай на себя поглядеть!..
Повинуясь странному приказанию, я вышел из юрты. У входа стоял низенький, коренастый старик с давно небритой, седой, словно намыленной бородой, в меховой облезлой шапке, в стеганом ватнике и поношенных, рыжеватых сапогах. Поодаль паслись стреноженная лошадь и чалый стригунок.
Как у многих в тайге, на поясе старика висели кривой нож и матерчатый мешочек. Глаза его, маленькие и светло-янтарные, смотрели на меня так весело и дружелюбно, что я невольно стал вспоминать, где мы с ним встречались. Но никак не мог отыскать его в своей памяти.
— Слушай, парень: тебе олень нужен, а?
— Олень? — удивился я, почему-то сразу вообразив живого оленя, привязанного за рога в тени юрты.
Он угадал мои мысли.
— Да не живого, чудная твоя башка, а убитого, на мясо для экспедиции твоей, — объяснил он, смеясь.
— Да экспедиции-то пока никакой нет. Сам жду со дня на день…
— Эх, и мне бы надо тоже поскорей, — сказал старик и огляделся по сторонам. — Но я между прочим с тобой переночую, парень, а? Позволишь? Может, и дождемся к утру экспедицию твою.
Я был рад каждой живой душе, да и старик мне понравился. Какой-то он был легкий, подвижной, пружинистый..
— Харчи, значит, на воле готовишь, ласточек жалеешь, — кивнул он на мой самодельный очаг рядом с юртой. — А что готовить будешь? Кулеш? Ну что ж, я тебе сейчас кусок медвежатники притащу. Мой пай будет! Знакомка тут у меня есть! — И вдруг мелкими, семенящими шажками он почти побежал к дальней юрте.
Он вернулся через несколько минут с большим куском лиловатого, в пунцовых запеках крови, мяса, одеялом и старой берданкой.
Мне весело было глядеть на него, я не мог сдержать улыбки. Да и он, наламывая щепки для очага, все время улыбался.
— У тебя махорка есть ли, а? — спросил он.
Махорка была.
— Эх, парень, вот это так! И чайком побалуешь?
И чай был. Он притопнул ногой и сощурил свои янтарные глаза.
— А насчет спиртику, случаем, а?
Но спирту не было, и он легонько вздохнул, пережил это и сказал, утешая себя:
— Ну, ничего. Я и так веселый.
Потом сразу стал распоряжаться:
— Ты давай мне крупы-то, а сам за водой иди. Ножика не нужно — у меня кинжал имеется, из рессоры выкован. Да ты иди, иди, еще наслушаешься.
«Говорун дед. Кто он? Откуда родом? И хитер, кажется?» — думал я, спускаясь к реке.
И вот мы сидим с дедом Ефимом, так назвал себя старик, на двух плоских камнях перед костром. На костре булькает и пузырится в ведре кулеш. Чайник висит в сторонке. Рядом я разостлал кусок брезента. Будем ужинать тут, на воле. В юрте слишком тесно и темно, да и жалко потерять последнюю яркую вспышку уходящего дня.