Госпожа Радуга
Шрифт:
Я привыкла к своей новой внешности и даже нашла в ней плюсы. Как только я отоспалась и отъелась, оказалось, что я очень даже миленькая. Лицо приобрело здоровый цвет и лёгкий оттенок загара, глаза оказались чёрными, как маслины, форма глаз - красиво миндалевидной, брови я выщипала и подчеркнула природный изгиб. Нос избавился от красноты и припухлости и порадовал классической формой, рот был большеват, но это легко компенсировалось карандашом и помадой. Волосы оставались тонкими, но стали блестящими, иссиня-чёрными и послушно укладывались волнами. Фигура оказалась мальчишеской, и я купила пару платьев с низкой талией. Я была похожа на маленького серьёзного эльфа. Я жила скромно, но ни в чём себе не отказывала. Деньги медленно таяли, я могла бы прожить на них ещё года три при том же уровне расходов. Так долго ждать не входило в мои планы, я помню о девальвации тридцатого года, но сын был ещё слишком мал, и магия требовала времени на изучение. У меня прекрасно получались заклинания, но трансфигурацией я не занималась вообще из-за
Я обожала Фаунтин-корт (Фонтанный дворик), составляющий часть Темпла. Здесь триста лет бил маленький фонтанчик, красоту и покой этого места оценивали целые поколения. Тихий уголок воспевали многие известные писатели, например, Диккенс. Фонтан и его резервуар были обнесены кольцевыми железными перилами, я же помнила его не огороженным вовсе. Всё равно, в круге или открытый со всех сторон, фонтан неизменно действовал, создавая богатую, бурлящую чувствами атмосферу. Мирно и тихо, как вода маленького фонтанчика, перед любым посетителем словно бы струились добрые дела и ласковые слова. Все чувствовали на себе его добрые чары и здесь всегда были люди. Иногда я заходила в церковь Сент-Брайт, расположенную в двух шагах от фонтана, и слушала рассказы об обнаруженных недавно останках доисторического святилища, древнеримского храма и деревянной саксонской церкви. На одном и том же месте тысячи лет возносились хвалы божественному началу, и я присоединяла свой голос благодарности за обретённого сына.
Лондон – удивительное место, одни считают его проклятым, другие – благословенным. Никто не остаётся равнодушным, и это одна из загадок древнего города. Я люблю Лондон, обожаю его атмосферу, его богатую историю, его парки и архитектуру. Англичане нежно любят природу, их тоска о зелёных холмах нашла отражения в любимых парках Лондона. Три наиболее известных Королевских парка открыты для посещения, что неизменно удивляет иностранцев. Мне давно снисходительно объяснили, что так повелось с времён Реставрации. Мы с Корвином провели долгие счастливые часы в этих удивительных местах. Грин-Парк, Сент-Джеймсский парк, а также Гайд-парк и Кенингстонские сады занимают площадь около девяти сотен акров. Для любого, кто когда-либо жил в Лондоне, разница между этими парками очевидна. Гайд-парк является уменьшенной моделью английской провинции, Сент-Джеймсский парк – это сад, а Грин-парк, самый меньший из всех, – это полоска дёрна вдоль Пикадилли. Он самый естественный из всех и самый лёгкий способ спрятаться от суеты Вест-Энда. Сент-Джеймс – сад, включающий в себя великое множество клумб, о приходе весны возвещают тюльпаны, осенью цветут георгины. Сюда хорошо приходить утром, часов в девять. Гуляют няни и мамы с колясками, расставляют складные стульчики те, кому выпал редкий выходной. Последние стараются расположиться поближе к озеру, над которым кружатся птицы. Ими верховодит пеликан, чей предок кормился из рук Карла II.
Гайд-парк мне нравился после обеда, я любила гулять вокруг Серпентайна, искусственного декоративного озера. Дети, собаки, веселая беготня, которой нет дела до большого мира с его проблемами – чудесный способ отвлечься от мирской суеты. Дети – в основном горластые мальчишки, вооружены самодельными удилищами и банками из-под варенья. Они абсолютно увлечены игрой, и любой наблюдатель одобряет настоящее приключение и счастливых детей.
Последнее, о чём я не могу не упомянуть – это фонтан Эрос и его верные феи. В двадцать первом веке я не видела их, но слышала яркие ностальгические рассказы и представляла удивительных цветочниц площади Пиккадилли. Теперь я могла лицезреть их воочию. В самом центре Вест-Энда, среди модных торговых домов и дорого одетых прохожих, цветочницы выделялись собственным шиком. Их всегда звали «девушки», хотя среди них встречались весьма зрелые матроны. Они все носили соломенные шляпки или мужские кепки, проколотые шпилькой, платки, передники и чудовищно безвкусные наряды. Корзины были огромными, ассортимент – фантастическим. Фиалки, пенни за букетик, тюльпаны, семь фартингов за пучок, россыпь примул, розы от шести пенсов до двух шиллингов и прочее, прочее, прочее. Алюминиевый Эрос сверкал на фоне буйства красок, его ступени были заняты галдящими женщинами, а в водах фонтана освежались многочисленные цветы. Редкий мужчина уходил без букетика в петлице, и «девушки» умели так обратиться к каждому, что мужчины чувствовали себя князьями или наследными принцами. Я часто покупала маленькие букеты для украшения шляпки или крепила цветы к коляске, чтобы сынок тоже радовался удивительным ярким краскам. Цветочницы узнавали меня и называли «маленькой леди», у нас сложились уважительные отношения, потому что я точно, до часа-полутора, могла подсказать, какие цветы и когда начнут увядать. Мне было это несложно, а им помогало расставить приоритеты в торговле. Скоро я стала получать фиалки бесплатно вместе с
На меня начали заглядываться мужчины. Я машинально отмечала их взгляды, но всегда опускала глаза и старалась максимально подчеркнуть недоступность. Романтические отношения не входили в мои планы. Для этого у меня не было ни сил, ни времени, ни желания. Однако, не скрою, моё женское тщеславие пело от удовольствия. Любая женщина лучше себя чувствует, когда ощущает свою привлекательность. Я радовалась приятным переменам и стала более открытой и раскрепощённой. Я стала петь Корвину, английские песни и русские, мой новый голос был сильным и обладал глубокими модуляциями. Мне нравилось себя слушать, и я пела при любой возможности. Однажды, в начале июня, я сидела на траве в тени деревьев в Гайд-парке и напевала, укачивая сына. Он быстрее засыпал, слушая мой голос, и мне нравилось нежно баюкать малыша. Я пела тихо, но потом увлеклась и сама не заметила, как повысила голос. Корвин долго не засыпал, и я спела песен пять, закончив меланхоличным «Summer time», когда он, наконец, мирно засопел. Я встала, чтобы уложить его в коляску, как вдруг увидела, что я окружена небольшой толпой. Люди сидели в некотором отдалении и молча улыбались. Я приложила палец к губам и показала на ребёнка. Они молчаливо закивали и тихонько разошлись. Мой импровизированный концерт имел неожиданные последствия, в чём я убедилась пару дней спустя.
Глава 3
Следующие два дня прошли хлопотно. У Корвина полез первый зуб, он злился и плохо спал. Я сбилась с ног, успокаивая малыша. Одновременно начала чудить Татина. Левая голова постоянно огрызалась, средняя обижалась, а правая истерила по любому поводу. Я сдерживалась, но в один момент рявкнула на неё:
– Татина, что случилось? У меня и так голова кругом, а тут ещё твои истерики. Объясни, иначе мы точно поссоримся.
Головы повинно склонились, правая попыталась было высказаться, но её злобно заткнули соседки и она несчастно вздохнула. Корвин выбрал момент и куснул меня за палец. Чувствительно куснул маленьким крепеньким зубом. Наконец-то я разобралась в причине недовольства сына и минут десять тискала малыша. У нас вылез первый зуб! Какое счастье, мы растём! У ноги раздался сварливый голос:
– Вот, говорю же, нам самец в гнездо нужен! Испортите детей, только и делаете, что милуетесь! Это вредно и Корвину, и Бантику! Детям строгость нужна так же, как и мягкость. Что из них вырастет, если оба за мамок прячутся?
Правая голова важно смотрела одновременно на меня и сестёр. Левая голова моментально высказалась:
– Отстань от говорящей, видишь, она на самцов не смотрит! Может, у них табу на несколько лет, чтобы самец потомство не сожрал! Что, не знаешь таких случаев?
Правая голова глубоко задумалась. Средняя голова выступила с альтернативным предложением:
– Ну ладно, говорящая пока не может. А мы на что? Давай нашего самца притащим, выберем постарше да помудрее, пусть за всеми детьми приглядывает!
Я стояла, открыв рот. Я не справляюсь без «самца»! Вот это да! Бунт на корабле?
– Татина, ты ничего не перепутала? Какой самец? Посмотри на наши «хоромы», еле вчетвером помещаемся! Любой самец, хоть твой, хоть мой, немедленно займёт большую часть пространства и начнёт наводить свои порядки. У меня доходов нет, расходы одни! Вот пройдёт полгода-год, и тогда будем решать проблемы. Пока будем жить как раньше. Если тебе приспичило завести самца, я не против, желательно поменьше и немого. Первое же его выступление, и я не ручаюсь за последствия, ясно?
Головы слушали меня внимательно. Они извинились и уползли раздумывать. Бантик жалась к Корвину и испуганно моргала. Я обняла детей и занялась домашними делами. Татина до вечера не появлялась, а я, наконец-то, выспалась.
На следующее утро я решила заняться палисадником. Тут нужно уточнение. Каждый англичанин обязан иметь собственный дом, хотя бы маленькую символическую коробочку, и собственный озеленённый участок. Эти крошечные клочки земли олицетворяют собой крепостной ров и подъёмный мост собственной крепости. Даже в бедных районах есть крошечная полоска земли, отделяющая общественный тротуар от личного пространства, но обычно имеется калитка, а за ней - тропинка, которая ведёт к крылечку в виде одной-двух ступенек перед входной дверью. По обеим сторонам тропинка обсажена зеленью, которую можно условно назвать палисадником. Сад за домом обычно несколько больше, тот сад - приватная зона, перекрикиваться там недопустимо, даже если Вас и соседа разделяет семьдесят сантиметров. Напротив, о зоне перед домом прекрасно говорит английская пословица: «Собственный палисад не для собственного удовольствия». Ограда участка перед домом обычно низкая, чтобы любой мог заглянуть за заборчик, сзади ограда высокая, защищающая сад от посторонних глаз. Палисад обязан выглядеть «чудесно», а вот просто сидеть в нём нельзя, это неприлично.