Госпожа Рекамье

Важнер Франсуаза

Сегодня, когда мы одинаково восторженно относимся ко всему, нам трудно представить, как властно Шатобриан царил тогда в мире литературы: Гюго и Бальзак только начинали, Стендаль был известен лишь узкому кругу. Ламартин оставался в тени. Мериме и Сент-Бёв почти не существовали… Опираясь на престиж своей официальной роли, Шатобриан господствовал безраздельно. Если для нас он — автор посмертного произведения, «Замогильных записок», то для людей его эпохи он в основном был творцом «Рене», «Агалы» и «Гения христианства», иными словами, представал отцом романтизма, мастером образа и слова. К тому же он был грозным полемистом и членом Академии, перед которым заискивали. Нет ничего удивительного, что дети нового века поклонялись ему, хотя впоследствии с тем же пылом отрекались от этого поклонения,

не лишенного некой опаски… Вместе читая зажигательную прозу своего кумира, Сент-Бёв и его нескромная подруга, должно быть, провели сладостные минуты… Слабости великого человека, вероятно, забавляли их, а главное — ободряли.

Позже, после смерти Жюльетты и Рене, Гортензия Аллар напишет такие строки своему старому сообщнику:

Я всегда хвалила г-жу Рекамье и никогда не оказывала ей плохой услуги. Она это знала и говорила в мой адрес тысячу приятных вещей; она считала, что я упорхнула, а она не была злопамятна. Я никогда к ней не ревновала, никогда не стремилась быть упомянутой в «Замогильных записках»: конечно, я слишком мало значила, чтобы там фигурировать, к нашим отношениям примешивались другие связи, у нас с Рене была разная вера, я была не из его лагеря и не относилась к женщинам из его свиты.

Почему она не оставалась столь же скромной до конца?!

***

Однако вернемся в Рим, где, пока Рене и Гортензия развлекались и проводили долгие часы, запершись в ее квартире на улице Четырех Фонтанов, что подле Квиринала, разворачивались пасхальные торжества, следуя неизменному ритуалу и с неизменной же пышностью… Рене откликнулся на это более чем живо; вот что он писал Жюльетте:

Суббота, Рим, 11 апреля 1829 г.

Вот уже и 11 апреля: через неделю Пасха, через две — мой отпуск, а потом я увижу Вас! Все тонет в этой надежде: я более не печалюсь, не думаю о министрах и политике. Увидеть Вас — вот и всё; остальное я ставлю в медный грош.

Завтра начинается Страстная неделя. Я подумаю обо всем, что Вы мне сказали по этому поводу. Отчего Вы не здесь, чтобы слушать вместе со мной прекрасные песни скорби?!А потом мы отправились бы на прогулку в пустынные поля под Римом, теперь покрытые зеленью и цветами. Все развалины как будто помолодели с наступлением весны. Я из их числа.

Натура Шатобриана позволяла ему жить в нескольких регистрах и одновременно испытывать разнообразные чувства. Не будем обманываться, как не обманывалась и Гортензия Аллар: в центре жизни писателя оставалась его любовь к г-же Рекамье и его потребность в ней, не только каждый день, но и далее, навеки связанной с тем его образом, который он оставит потомству… Поэтому он оставлял для нее лучшее в себе, самые потаенные свои мечты, переживания, амбиции, тревоги, разочарования, канву своей души, которые питали его перо, а то как нельзя лучше передавало их в цвете и движении. И об этом знала Жюльетта.

«Это было время, когда она более всего была им довольна», — скажет впоследствии г-жа де Буань, вспоминая посольство в Рим… Какое ей было дело до возможных любовных похождений! Шатобриан великолепно умел подобрать слова, чтобы их замаскировать…

***

В Аббеи Жюльетта ждала: ее племянница снова уехала в Тулон, откуда надеялась отплыть в Грецию вместе с мужем, который должен был за ней заехать. Она ждала также посла, не зная, сколько времени продлится его отпуск и сможет ли она его сопровождать, когда он вернется в Рим. Как всегда, Жюльетта, любившая ясность, сетовала на такую неопределенность. Амелия, называвшая «благородного друга» своей тетушки «грубияном», не умевшим оценить ее душевной привязанности, всё же надеялась, что возвращение виконта ее развлечет. Она не ошиблась. 1 июня 1829 года тетя ей сообщила:

Г-н де Шатобриан приехал еще в четверг; я была счастлива увидеться с ним, еще более счастлива, чем я предполагала… Если г-н де Шатобриан вернется в Рим, вероятно, я проведу там зиму… Возвращение г-на де Шатобриана вернуло мне жизнь, которая уже угасала. Мои еще столь юные впечатления позволяют мне лучше понять твои.

Она шутит —

и жеманится. Это сообщничество между двумя женщинами…

В салоне Жюльетты 17 июня читали «Моисея». «Лафон читал очень плохо, потому что рукопись была дурна, — писал Амелии Балланш. — Тогда г-н де Шатобриан начал читать сам: таким образом, интерес возместил то, чего могло недоставать чтению. Однако ваша тетушка была как на иголках…» Среди собравшихся было одно новое лицо — Мериме. Присутствовавший там Ламартин вспоминал, что Шатобриан, в тот день сидевший под портретом Коринны, был похож на «постаревшего Освальда, прятавшего за ширмами и дамскими креслами некрасивость своих неровных плеч, низкий рост и тонкие ноги…»

В середине июля Рене и Жюльетта расстались: он поехал на воды в Котере, в Пиренеях, где намеревался встретиться с одной из своих почитательниц, с которой переписывался уже некоторое время, — Леонтиной де Вильнёв. Эта «окситанка», разочаровавшая его при встрече, все же подала ему идею романа, к которому он сделал наброски, но так и не написал. Что важнее, он узнал о падении правительства Мартиньяка и его замене Полиньяком, бесталанным «крайним», которого считали незаконным сыном короля… Рене ухватится за этот повод подать в отставку с поста посла в Риме.

В это время Жюльетта жила в Дьепе, в компании Балланша. Она писала Амперу, который отправился в Гиер к больному отцу, что «ложится в девять часов, встает в шесть, принимает морские ванны, которые должны совершенно ее преобразить, читает, гуляет по берегу моря, думает и мечтает о своих друзьях, по утрам делает несколько визитов и проводит вечера с г-ном Балланшем…». К несчастью, мирное течение жизни было нарушено приездом дофины и герцогини Беррийской: празднества, балы, иллюминация раздражали ее. Это чувствуется из писем герцога де Дудовиля, который, по обыкновению, ей сочувствовал: «Все эти нынешние волнения, распри, переживания ранят Вашу чувствительную душу, Ваш мудрый ум, Вашу бескорыстную любовь к добру; все эти отставки проходят не так спокойно, как моя…» Ибо, конечно, Жюльетта снова задавалась вопросом, что уготовит судьба Рене…

Все это усугублялось мелкими неприятностями: заручившись согласием Адриана, она решила оказать услугу своей соседке по Аббеи, весьма настойчивой г-же Жюно: нужно было подыскать место для одного из ее сыновей. В начале лета Адриан согласился взять его с собой в Вену. Неудачная мысль! Молодой Жюно для начала наделал долгов, отказался даже появляться в посольстве и заслужил себе у товарищей репутацию «взбалмошного, странного и непоследовательного». Пришлось оберегать его мать, тайно прибегнуть к помощи ее старого друга Меттерниха, уладить дело полюбовно… Г-жа Сальваж устраивала сцены из Альбано: она разочарована, она ждала Жюльетту. Она ревнует к г-жам Свечиной и Нессельроде, ведь они тоже в Дьепе. Несмотря на всю мягкость Жюльетты, она чувствовала горечь… В Аббеи меняют убранство — как это воспримет ее окружение?.. И самое неожиданное: у Балланша роман! Ленорман так пишет об этом Амперу: «Да, роман весьма некрасивый, с жадной старой девой по имени мадемуазель Мазюр, разыгрывающей сильную страсть к автору „Антигоны“. Бедняга не может оставаться безучастным к выражениям восторга, к которым он не привык. Но мы надеемся, что это приключение не принесет ему вреда и не выставит на посмешище…»

Осенью, устроившись, на сей раз окончательно, в больших апартаментах второго этажа, которые г-жа де Буань и Шатобриан нашли превосходными, Жюльетта встретилась с Адрианом: он выехал из Вены в Лондон «с поручениями в пользу греков»…

Жюльетта попросит его позаботиться об одном молодом друге Ампера, очень одаренном человеке, которому можно было бы подыскать место в Лондоне, как устроили юного Жюно в Вене: речь о Мериме. После нескольких переговоров герцог де Лаваль был готов принять его в число своих атташе. Увы, молодой человек раздумал быть дипломатом. Своему ходатаю — Жюльетте — он привел в пример «простого солдата», который должен следовать за «генералом»! Генералом, как можно понять, был Шатобриан… «И потом, — добавил он, — от болезни писательства не излечиваются!» Ладно. Как можно было ожидать, Мериме обиделся на Жюльетту за то, что она попыталась сделать для него или, скорее, для Ампера…