Госпожа Рекамье

Важнер Франсуаза

Жюльетта подавлена. Уже на Пасху она решила одна запереться в Долине. Она писала Амелии: «Сердце мое надорвалось, когда я вошла сюда, первые минуты были мне столь тяжелы, что я до сих пор считаю, что хорошо сделала, не позволив тебе поехать со мной…»

Затем она на несколько дней отправилась к своим друзьям в Анжервилье, как часто делала в минуты несчастий или отчаяния… Жюльетте было нужно, чтобы прошло время, чтобы свершился траур, чтобы раны зарубцевались и с ними можно было жить. Внезапные кончины не самые легкие для тех, кто остается на этом свете.

Адриан, находившийся в Риме, был потрясен; как и Жюльетта, он испытал ту же потребность бежать из города, замкнуться в одиночестве и прислушаться к своему сердцу. Он писал

ей 9 апреля, находясь «за 24 мили от Рима»: «Благодарю Вас, дорогой друг, что вы поверили мне Вашу печаль, оросили меня Вашими слезами, и если Ваше сердце разрывается от горя и ищет общества таких же несчастных, как и Вы, и по той же причине, что и Вы, вы правильно сделали, вспомнив обо мне. Вы знали все добродетели его жизни, как знали Вы и все слабости моей…»

Что хочет сказать Адриан? Любезный Адриан, само совершенство? Как странно, что под влиянием сильной боли — Матье был ему как брат, их судьбы никогда не расходились, — Адриан обронил эту откровенность, тайну своей жизни, о которой Жюльетта, разумеется, знала уже давно, которая так хорошо скрывалась за внешними приличиями, а теперь вдруг вышла на поверхность с откровенностью, уже не повиновавшейся перу. Мы об этом догадывались: Адриан был не один в своем романтическом и горестном одиночестве, в роскошной обстановке, на берегу моря, говоря о прервавшемся великом роде с отрешенностью уцелевшего, того, кто оплакивает ушедших и самого себя… Подле него был юный секретарь «семнадцати лет, поселившийся в старой хижине рядом с разрушенным старым фортом, охраняемым семнадцатью солдатами и двумя десятками рыбаков… Эти развалины, это одиночество, это море — все эти немые предметы мне по душе», — признается он…

Через некоторое время он вернется к своему юному спутнику: «Я заберу с собой это почти дитя, впрочем, уже столь рассудительное, любезное, разумное, интересное, чтобы дать ему хорошее образование, и попрошу Вас иметь к нему дружбу, обещанную ему другом моей крови…» Все понятно. Добавим, что такие излияния в подобный момент особенно показательны.

Жюльетте пришла мысль собрать воедино документы, относящиеся к христианской и поборнической жизни Матье (теперь нам известно, какую роль он сыграл во время Империи в пользу плененного папы, а затем, при Второй Реставрации, среди тайных обществ — рыцарей Веры, Конгрегации) и попросить певца христианства написать его биографию. Шатобриан подумает над этим, но не доведет проект до конца. Как и многие современники, он отдаст дань уважения Матье: в своих мемуарах он рассказывает о погребении в Пикпюсе и отмечает ужасную деталь: гроб опрокинулся, прежде чем опуститься на дно могилы, словно этот христианин «приподнялся на боку, чтобы еще помолиться…».

***

У Жюльетты был еще один дорогой ее сердцу план — обеспечить карьеру Ленорману: она хотела бы, чтобы он получил какой-нибудь государственный или дипломатический пост, и с этой целью обратилась к герцогу де Дудовилю. 30 июля тот прислал ей записку, обещая поговорить с королем.

Благодаря влиянию г-жи Рекамье Ленормана-таки «поставили на рельсы», хотя расцвет его карьеры настал лишь при Июльской монархии. У молодой семьи были далеко идущие планы, она сгорала от нетерпения…

В августе молодой Ампер, который решительно отрекся от своих поэтических и любовных восторгов, несколько напуганный матримониальными планами, которые строили в его отношении его отец и знаменитый палеонтолог Кювье, хотевший выдать за него свою дочь Клементину, отправился по совету Жюльетты в Германию. Он решил изучить на месте интересовавший его язык этой страны и ее литературу. Наконец-то обозначилось его истинное призвание!

Это путешествие, отражавшееся во взаимной переписке, стоило Жюльетте небольшой неприятности, произошедшей следующей весной: после зимы в Бонне Жан Жак приехал в Веймар и побеседовал с великим Гёте. В письме к Жюльетте от 9 мая 1827 года он подробно рассказал об этой чарующей

встрече. Жюльетта «подкинула» письмо в «Глоб» (без разрешения его автора), и газета, разумеется, опубликовала отрывок из письма, в котором описывался Гёте «изнутри», а также веймарский двор. Это чуть не поссорило ее с Керубино, который решил, что она поступила нечестно. Жюльетта оправдывалась тем, что хотела «подтолкнуть» на литературном поприще своего протеже, организовав ему «дебют». По счастью, Гёте не обиделся на Ампера, которого высоко ценил, а Ампер недолго сердился на очаровательную подругу, которая была бы неважным — или чересчур хорошим — главным редактором… В то время правил профессиональной этики в журналистике почти не существовало, но все-таки!

Ампер продолжил свой путь через Берлин и Скандинавию до самого полярного круга, откуда он послал несколько изящных строчек в Аббеи… Затем снова вернулся в Южную Германию, а оттуда в Париж, уже зимой. Клементина Кювье умерла в сентябре. Жан Жак скорбел о ней, тем более что, как ему стало известно, перед смертью она была помолвлена с другим… При всем при том он вернулся излеченным.

В Аббеи радость от встречи с путешественником была велика. Сам Шатобриан проявил интерес к незаурядной личности молодого человека, его игривому уму, образному перу, опиравшемуся отныне на пережитый опыт и подлинные знания. К тому же вместе с Ампером в салон Жюльетты явилась целая плеяда подающей надежды молодежи, по большей части ученых, но и литераторов тоже: после Жюсье, Делеклюза, Ленормана, Юлиуса Моля вскоре настанет черед Мериме и Сент-Бёва…

Могло ли это дыхание жизни смягчить траур Жюльетты?

Старый семейный круг, в основном состоявший из лионцев, с каждым годом редел: в 1821 году тихо угас Камиль Жордан, потом, пока Жюльетта была в Италии, — Анетта Дежерандо, а совсем недавно — Лемонтей, скептический завсегдатай субботних ужинов, так же как и Брийя-Саварен, упомянувший свою прекрасную кузину в «Физиологии вкуса» и ушедший из жизни вскоре после свадьбы Амелии… За ними последовали Матье, потом великий Тальма. Осенью 1827 года Жюльетта узнала о скоропостижной смерти в Коппе Огюста де Сталя — кавалера Огюста, нежного воздыхателя из Шомона, который после кончины своей матери посвятил себя ее памяти и творчеству…

26 декабря Бенжамен, справлявшийся у Жюльетты о старых письмах г-жи де Сталь, чтобы передать их Брольи, так прокомментировал это событие: «Какую благородную карьеру прервал удар молнии! Из всей семьи больше всего я гордился Огюстом…»

Аббеи снова в трауре: в марте 1828 года умерли сначала г-н Симонар, а затем и г-н Бернар, оба уже в преклонном возрасте. Мы знаем, что друзья с юных лет никогда не расставались, даже в почти одновременном уходе из жизни как будто выражалась их тайная воля не разойтись между собой… Из благородных отцов оставался только г-н Рекамье, которому г-н Бернар завещал свой серебряный таз для бритья и дорожную шкатулку из красного дерева. Казалась ли бывшему банкиру пустой квартира на улице Вье-Коломбье? Мы этого не знаем. Зато нам известно, что он продолжал вести бурную жизнь, что всегда было ему свойственно. По свидетельству Балланша, он редко ужинал в Аббеи — чаще в городе или за городом.

К этим напастям добавлялось чувство неуверенности, вызванное недавним правительственным кризисом: испытывая давление со всех сторон — недовольство общественности, оппозиция справа и слева, а главное — зажигательные речи Шатобриана, — король был вынужден расстаться с человеком, который обеспечил преемственность его политики после кончины его брата. Виллель пал, став жертвой своей попытки обновить закон о печати (Шатобриан во всеуслышание поносил проект закона, прозванного им «вандальским»), а также несвоевременного и непопулярного роспуска национальной гвардии. Была надежда, что благородного виконта призовут в новый кабинет под председательством Мартиньяка; король его отверг, но в конце концов сделал послом в Риме. Адриана назначили в Вену.