Госпожа сочинительница

Арсеньева Елена

Однако «грустное слово прощанья» произнесено меж ними было по довольно радостному поводу, ибо Андрею Николаевичу Карамзину удалось совершить то, чего доселе не удавалось Андрею Федоровичу Ростопчину, — Евдокия Петровна сделалась беременна.

Инвективы злоязычной свекрови до такой степени убедили ее в том, что она и в самом деле бесплодна, что Додо не тотчас поняла свое состояние. А когда прозрела истину — не в шутку испугалась. Как сказать об этом мужу? Одно дело, что мужчина проповедует де-юре, вернее — на словах, и совсем другое, как он поведет себя де-факто!

Она уже видела себя обесчещенной, покинутой… Ничуть не бывало — этот странный человек, граф Ростопчин, весьма обрадовался известию. А поскольку он все это время ее связи с Карамзиным (о

которой, как и весь петербургский свет, был осведомлен) тоже навещал ложе своей милой Додо (увы, это вынужденная и неминуемая участь всех влюбленных замужних дам: развратничать поневоле и быть дважды изменницей!), то ему нетрудно было убедить себя, с его-то самомнением, что отец будущего ребенка — именно он.

Граф Андрей Ростопчин, при всей своей взбалмошности, был человек неглупый и хорошо знал общество. Он прекрасно понимал, что не следует дразнить спящую собаку светского злословия, не стоит подвергать семейную репутацию слишком суровому испытанию — неминуемым насмешкам и сплетням. С другой стороны, ему было известно, что старинное русское присловье «с глаз долой — из сердца вон» применимо не только к любовным отношениям, но и к светскому толковищу. Если графиня Евдокия на время исчезнет из Петербурга, о самом ее существовании будет прочно забыто. Поэтому Андрей Федорович увез жену в свое воронежское имение под приличным предлогом — на лето. Ведь и весь Петербург разъезжался либо на дачи, либо на воды, а светские гостиные вынужденно пустели.

Однако пребывание в имении затянулось ровно на столько, сколько понадобилось графине Евдокии, чтобы выносить и произвести на свет свою первую дочь Ольгу… Андреевну. Ну да, Андреевну, а какое же еще могло быть у нее отчество?

Конечно, рождение ребенка не может не радовать женщину. Однако графиня Евдокия все же не была вполне обыкновенной женщиной, а потому жизнь вдали воспринимала как изгнание и отчаянно тосковала:

Вставать, чтоб целый день провесть наедине. С напрасными и грустными мечтами. В безжизненной степи, в безмолвной тишине. Считать года потерянными днями. Не видеть пред собой ни цели, ни пути. Отвыкнув ждать, забыть надежды сладость. И молодость губить в деревне, взаперти, — Вот жребий мой, вот жизнь моя и радость!.. Напрасно я в себе стараюсь заглушить. Живой души желанья и стремленья… Напрасно зрелых лет хочу к себе привить. Холодные, сухие размышленья… Напрасно, чтоб купить себе навек покой. Состариться сейчас бы я готова… Вперед, вперед и вдаль я рвусь моей мечтой, — И жить с людьми стремится сердце снова!..

Разумеется, она стремилась прежде всего жить не с какими-то там вообще людьми, а поскорее встретиться с Андреем Карамзиным. И не стоит в этих признаниях молодой матери видеть нечто чудовищное. Это нормальное состояние женщины, внезапно вырванной из привычного круга жизни. Тем паче — женщины, для которой вообще не существует жизни вне жизни сердца!

Самым счастливым днем для графини Евдокии стал день возвращения в Петербург. Нет, не совсем так: этот день стал лишь прелюдией к счастью, а самымсчастливым, конечно же, день встречи с Андреем Карамзиным все на той же съемной квартире, овеянной столь сладостными для них обоих воспоминаниями.

Говорят, нельзя дважды войти в одну реку. О нет: вскоре после первого, необычайно страстного свидания графиня Евдокия обнаружила, что в одну и ту же реку опасной неосторожности некоторые женщины только и знают, что входят! Легко догадаться, что она почувствовала буквально через месяц после возвращения в Петербург, обнаружив, что снова беременна!

Граф Андрей Федорович просто-таки со смеху покатился, но не бросил жене ни слова упрека. Только сказал заботливо:

— Ну что же, в воронежском имении вы себя великолепно чувствовали!

Наверное, он и впрямь говорил заботливо, однако графине Евдокии почудилось в его словах скрытое ехидство: муж не мог не видеть, как металась она в сельской глуши, как мучилась, как стремилась в Петербург. И вот вам, пожалуйста!

Впрочем, не стоило придираться к словам. Спасибо и на том, что граф даже обрадовался очередному прибавлению семейства и ничем не попрекнул столь лихо загулявшую супругу. Явно он намерился и этого ребенка признать своим, причем с превеликим удовольствием!

Графиня Евдокия пыталась понять причины такой снисходительности супруга. О да, он был человеком великодушным. Нет, скорее — равнодушным. Вот именно: ему было все равно, что происходит с женой, чьих детей он будет воспитывать… Кстати, оказалось, что граф очень любит детей. Ну кто бы мог ожидать отцовского такта и истинной нежности от этого некогда искалеченного собственной матерью человека!

Немало объяснялась снисходительность графа к шалостям жены тем, что ему смертельно хотелось натянуть нос светскому обществу. Ростопчин прекрасно знал, что его богатство и высокое положение заткнут рот любому, кто пожелал бы позлословить на счет его и его семейства. Графиня Евдокия была, как жена Цезаря, выше подозрений, но не благодаря добродетелям своим (которыми не обладала), а благодаря золотому пьедесталу, на котором стояла.

Правда, довольно трудно оказалось усмирить змеиный язык старшей графини Ростопчиной… Только от того, что сын, в общем-то, любил жену, она ополчилась на Додо и иначе, как презрительно: madame Eudoxie, мадам Евдокси, — ее не называла. Однако с тех пор, как все капиталы Ростопчиных попали в распоряжение Андрея Федоровича, графиня-матушка опасалась злить сына, а непочтительное отношение к Додо его непременно разозлило бы. Словом, шла обыкновенная дамская войнушка, но поскольку обе стороны называли друг друга исключительно на «вы» и обращались друг к другу по-французски, до вульгарщины все же не опускались. Да и воспитание не то было у обеих, чтобы опускаться-то…

Итак, новая беременность была воспринята в семье Ростопчиных, скажем так, благожелательно. Муж и жена принялись готовиться к отъезду в воронежские степи, в то же имение под названием «Анна». Не то отношение встретила графиня Евдокия у отца будущего ребенка. Ее еще раньше неприятно поразило, что Андрей Николаевич не пожелал хотя бы тайно увидеть старшую дочь. Ну ладно, это хоть как-то можно понять и простить… Но весть о новой беременности возлюбленной как бы заморозила его чувства! Графиня Евдокия ощутила исходящее от него не сочувствие, не тоску от предстоящей разлуки, а словно бы некую брезгливость по отношению к себе!

Ей так и не удалось за годы их связи вполне понять натуру Андрея Карамзина. Он был хорошим человеком, но — легковесным, эгоистичным. Женщина, тем паче — любимая им и принадлежащая ему женщина, воспринималась им только как некое прекрасное существо, чуждое земным потребностям, самыми низменными из которых он считал рождение и вынашивание ребенка. Даже его собственного! Ладно, один раз еще мог простить любовнице такую erreur, такой mauvais ton, [18] однако превращать этов привычку?! И хоть у Андрея Николаевича хватило такта, жалости, любви, в конце концов, не огорчать возлюбленную упреками, она и сама почувствовала перемену в нем и с ужасом поняла: их прежних отношений больше не вернуть.

18

Ошибка, дурной тон (франц.).