Госпожа сочинительница
Шрифт:
Перед самым отъездом Лермонтов подарил Ростопчиной альбом для стихов (совершенно так же, как подарил ей некогда тетрадь Пушкина Жуковский). На первой странице было написано стихотворение, посвященное графине Евдокии Петровне:
Я верю: под одной звездою. Мы с вами были рождены; Мы шли дорогою одною. Нас обманули те же сны. Но что ж! — от цели благородной. Оторван бурею страстей. Я позабыл в борьбе бесплодной. Преданья юности моей. Предвидя вечную разлуку. Боюсь я сердцу волю дать; Боюсь предательскому звуку. Мечту напрасную вверять… Так две волны несутся дружно. Случайной, вольною четой. В пустыне моря голубой: ИхВскоре после прибытия в Пятигорск Лермонтов в письме выговаривал бабушке за то, что она не выслала ему тотчас книгу Ростопчиной, которую после его отъезда Додо передала Е.А. Арсеньевой с надписью: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову в знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому».
Книгу-то в Пятигорск выслали, да вот беда — она безнадежно опоздала…
Узнав, что ее недолгий, но ставший таким дорогим и близким друг и впрямь бросил все столь нежно любимое, отправившись в иные пределы, графиня Евдокия Петровна написала стихотворение «Нашим будущим поэтам», предпослав ему великолепный эпиграф. Она вообще очень внимательно относилась в подбору эпиграфов — ведь они настраивают читателя на восприятие всего стихотворения, на понимание авторского замысла. В данном случае эпиграф был взят из стихов мадам Анаис Сегала, французской поэтессы, прозаика, драматурга. В переводе эти строки звучат так:
Чему служат ваши стихи, полные пламени и света? Чтобы в один прекрасный день заставить светиться ваши могилы?..Этот эпиграф, это стихотворение — вообще предостережение будущим поэтам. Ростопчина искренне верила, что творчество роковым образом влияет на жизнь творца: за все на свете необходимо платить, иногда и самой жизнью.
Не трогайте ее, — зловещей сей цевницы, [21] Она губительна… Она вам смерть дает!.. Как семимужняя библейская вдовица, [22] На избранных своих она грозу зовет!.. Не просто, не в тиши, не мирною кончиной. Но преждевременно, противника рукой — Поэты русские свершают жребий свой. Не кончив песни лебединой!.. Есть где-то дерево, [23] на дальних островах. За океанами, где вечным зноем пышет. Экватор пламенный, где в вековых лесах. В растеньях, в воздухе и в бессловесных дышит. Всесильный, острый яд, — и горе пришлецу. Когда под деревом он ищет, утомленный. И отдых и покой! Сном смерти усыпленный. Он близок к своему концу… Он не отторгнется от места рокового. Не встанет… не уйдет… ему спасенья нет!.. Убийца-дерево не выпустит живого. Из-под ветвей своих!.. Так точно, о поэт. И слава хищная неверным упоеньем. Тебя предательски издалека манит! Но ты не соблазнись, — беги!.. она дарит. Одним кровавым разрушеньем! Смотри: существенный, торгующий наш век. Столь положительный, насмешливый, холодный. Поэзии, певцам и песням их изрек. Зевая, приговор вражды неблагородной. Он без внимания к рассказам и мечтам. Он не сочувствует высоким вдохновеньям, — Но зависть знает он… и мстит своим гоненьем. Венчанным лавром головам!..21
Цевница — старинный духовой инструмент, русская многоствольная флейта, свирель.
22
В Евангелии от Луки рассказывается о женщине, бывшей поочередно женой друг за другом умиравших семи братьев.
23
Имеется в виду дерево манцивило(анчар), убивающее того, кто заснет под его сенью.
Она горевала о Лермонтове, но горевала и о себе. Смерть ужасна, жестока, да… но хороша и милосердна хотя бы тем, что лечит все страдания. А между тем не было в жизни знаменитой поэтессы и счастливой матери семейства, светской дамы, предмета поклонения множества мужчин, графини Евдокии Ростопчиной дня, когда бы она не страдала!
Слезы былые, слезы чужие. В душу вы льетесь жгучею лавой. В сердце впились вы тайной отравой. Больно от вас мне, слезы былые!.. След ваш изглажен; даже забыта. Ваша причина — рана живая. Горькая дума: рана закрыта, — Думу сменила радость младая! Я же ревную!.. Страсти порукой. Слезы не льются, мне дорогие… Вас я купила б пыткой и мукой. Вас мне завидно, слезы былые!..Она никак не могла отделаться от воспоминаний об Андрее Карамзине! В конце концов ее уныние стало переходить в черную меланхолию, и граф Ростопчин повез жену за границу — развеяться. Что характерно, сделал он это по горячему настоянию матери, всерьез обеспокоенной состоянием духа и нервов madame Eudoxie. Графиня Екатерина Петровна очень беспокоилась за семейное счастье сына, потому что неожиданно полюбила его детей. И она тоже не делала никакой разницы между девочками, прижитыми невесткой от Карамзина, и родным внуком. Более того, она обожала Лидию и дружила с ней по-взрослому, с полным доверием. Спустя много лет Лидия, которую тоже не минует семейное литературное поветрие (писали среди Ростопчиных не только Евдокия Петровна, но и сама графиня-старшая, и ее дочь, упоминавшаяся французская писательница Софи Сегюр), и она, повзрослев, напишет не только несколько повестей («Падучая звезда», «Красотка» и другие), пьес, книг для детей, где многое почерпнуто из воспоминаний детства, но и мемуары «Правда о моей бабушке», а также «Семейные воспоминания».
Словом, как сложно ни относилась старшая графиня Ростопчина к Евдокии, она всеми силами радела о сохранении семьи сына. Екатерина Петровна решила, что совместное путешествие на юг оживит давным-давно угасшие чувства супругов, привяжет их друг к другу, вновь объединит совместными заботами.
Ну что же, она, в принципе, не ошиблась: вернулись Ростопчины в Россию и впрямь объединенные общими заботами. Однако к воскрешению угасших чувств это не имело никакого отношения.
Впрочем, обо всем по порядку.
Итак, тронулись они в Европу, северо-западных берегов которой решено было достичь с помощью… чуда света — парохода.
К дальнему берегу древней, мудрой Германии, — морем. Славным войной и торговлей в истории мира и страшным. Повестью бурь знаменитых в преданьях старинных и новых. Завтра, прядая по волнам спокойным, без помощи ветра. Собственной тайною силой кипя и стремяся, пойдешь ты. Стройная дива-громада, вымысл и честь пред веками. Нашего века!..Встретившись в Риме с Гоголем, с которым графиня Евдокия была хорошо знакома, она показала ему свое новое стихотворение, вернее, аллегорическую балладу «Насильный брак» (другое название — «Старый муж»), написанную в форме диалога между мужем и женой.
Написанная в пути, между Краковом и Веной, баллада сия показалась Гоголю исполненной острых политических намеков на угнетенное положение Польши в составе Российской империи. Прошло уже больше десяти лет со времени подавления Варшавского мятежа 1830 года, однако так называемые «передовые люди России» по-прежнему считали своим долгом возмущаться усмирением сего безобразного бунта. Ну, в самом же деле, ежели эти люди не станут чем-нибудь возмущаться, кто же впредь посчитает их передовыми?!
Графиню Евдокию Петровну положение «братьев-славян» волновало в последнюю очередь. Прежде всего ее тревожила жизнь собственного сердца и печальное (на самом-то деле — не столь уж печальное, бывает куда хуже!) положение жены, не любящей своего супруга. Объяснением причин, побудивших ее написать балладу, могут служить вот эти строки о женщине, о женской доле — некоторым образом ее жизненное и творческое кредо: «Кто сводит ее (женщину) с пьедестала, чтобы не поклоняться перед ней, как перед богиней, недоступной и гордой, но поставить ее в уровень с собой, своими требованиями и привычками, а потом согнуть ее, сломать ея гордость и бросить на колени, как рабу бессловесную и беззащитную… Messieurs, vous savez ce que vous faites, [24] и если женщина точно виновна и точно совратилась с прямого пути, я всегда не к ней обращаю порицанье, а ищу за нею настоящего виновного, т. е. мужчину. Вследствие такого убежденья я держу перо в руке как орудие, единственно нам данное против вас; я стараюсь воспроизводить женщин наиболее интересными, а мужчин как можно пошлее…
24
Господа, вы знаете, что вы делаете (франц.).
Такую женщину труднее обмануть, труднее переломить; она борется с мужчиною и тогда только признает в нем господина своего, когда ум и сердце ее найдут в нем нечто выше и лучше себя. За то им и не житье в мире, и клевета преследует их до гроба, употребляя оружием против них даже самые их добрые качества…»
Строго говоря, в данной ситуации Евдокия Петровна больше играла в страдание, чем страдала, но в балладе «Насильный брак» поиграла одновременно в то и другое страдание: любовное и политическое.