Гости страны Фантазии (Сборник НФ)
Шрифт:
Дамы бились в истерике. Мужчины кричали и спорили друг с другом. Еще двое попробовали остановить куклу, но неудачно: в результате ее столкнули с орбиты танца в центре зала и она пошла крушить стены и мебель. Струя крови потекла по белому платью девушки, оставляя след на полу.
Положение становилось ужасным. Женщины с воплями кинулись из комнаты. Мужчины бежали вслед.
Кто-то сообразил крикнуть:
— Найдите Гейбела! Приведите Гейбела!
Никто не заметил, как старый мастер покинул зал, никто не знал, где он. Часть гостей бросилась на поиски. Остальные бесцельно столпились у двери и слушали, не решаясь войти. Слышен был равномерный шум кружения по натертому паркету механическая фигура неуклонно совершала поворот за поворотом — и глухие удары,
Гейбела искали повсюду, только, конечно, не там, где его следовало искать. Осмотрели все комнаты в доме, потом толпой бросились к дому Гейбела, потратив драгоценные минуты на то, чтобы разбудить его старую глухую экономку. Наконец один из гостей вспомнил, что вместе с Гейбелом исчез и Венцель, тогда мысль о конторе, которая находилась через двор от танцевального зала, явилась сама собой — там-то и нашли старого мастера.
Он встал, очень бледный, и последовал за ними; вместе со старым Венцелем они протиснулись сквозь толпу сгрудившихся перед входом гостей, вошли в зал и заперли за собой дверь.
Из комнаты донеслись приглушенные голоса, быстрые шаги, шум борьбы, затем наступила тишина, а потом снова стали слышны приглушенные голоса.
Через некоторое время дверь открылась. Те, кто стоял поближе, устремились было к входу, но широкие плечи старого Венцеля преградили им путь.
— Нужны вы и вы, Беклер, — сказал он, обращаясь к двум пожилым мужчинам. Голос его был спокоен, но лицо стало мертвенно белым. — Остальных прошу уйти и как можно скорее увести женщин.
С тех пор Николас Гейбел делает только механических зайчиков да котят, которые мяукают и моют мордочки лапами.
Джек Лондон
ТЫСЯЧА СМЕРТЕЙ
(Перевод с английского И.Гуровой)
Я плыл уже час, замерз, выбился из сил, ногу сводила судорога — по-видимому, мой конец был близок. Еще недавно я отчаянно боролся с отливным течением, но береговые огни, дразня, уходили все дальше, и теперь я отдался на волю волн и с горечью вспоминал события зря потраченной жизни, которая должна была вот-вот оборваться.
Судьбе было угодно, чтобы я увидел свет в почтенной английской семье. Счет моих родителей в банке был весьма велик, но их познания в детской психологии и умение воспитывать ребенка — чрезвычайно малы. И вот, дитя богачей, я так и не узнал радостей счастливого домашнего круга. Мой отец, весьма ученый человек и известный знаток древностей, был всецело поглощен своими занятиями, а мать, чье благоразумие значительно уступало красоте, без устали кружилась в вихре светских удовольствий. Я учился в аристократической школе, потом в университете, подобно бесчисленным отпрыскам других английских буржуазных семей, и с годами мои страсти и своеволие становились все необузданнее. Тут мои родители внезапно заметили, что у меня тоже есть бессмертная душа, и попытались меня образумить. Но было поздно: после одной моей отчаянно дерзкой и безумной выходки родители отреклись от меня, общество захлопнуло передо мной двери, и, получив от отца тысячу фунтов (он сказал, что больше не даст мне ни гроша, и запретил являться ему на глаза), я купил билет первого класса в Австралию.
С тех пор моя жизнь превратилась в долгие скитания — с Востока на Запад, из Арктики в Антарктику, — которые завершились тем, что в тридцать лет, в самом расцвете сил, мне суждено было утонуть в Сан-Францисском заливе во время, увы, успешной попытки бежать с судна, на котором я служил матросом.
Мою правую ногу свела судорога, и я испытывал невыразимые мучения. Легкий бриз развел небольшую волну, и я наглотался соленой воды. Я еще держался на поверхности, но сознание уже покидало меня. Смутно помню, что меня пронесло под волноломом и я увидел бортовые огни речного парохода, а потом все исчезло.
Я услышал нежное жужжание и почувствовал, что мои щеки овевает душистый воздух весеннего утра. Постепенно он превратился в ритмичный пульсирующий поток, словно уносивший с собой мое тело. Я плавал в теплых объятиях летнего моря, блаженно покачиваясь на воркующих волнах. Но пульсация все усиливалась, жужжание становилось громче, волны выше и яростнее — и вот меня уже швыряли валы штормового моря. Меня пронизала мучительная боль. В мозгу словно вспыхивали и гасли пронзительно яркие искры, в ушах ревели водопады; но тут словно что-то порвалось и я очнулся.
Сцена, героем которой я оказался, была довольно любопытной. Бросив вокруг беглый взгляд, я понял, что лежу на полу каюты частной яхты в весьма неудобной позе. Мои руки мерно поднимали и опускали два темнокожих человека в странной одежде. Их национальность мне определить не удалось, хотя я на своем веку повидал немало разных племен и народов. На голове у меня было укреплено какое-то приспособление, соединявшее мои дыхательные органы с машиной, которую я сейчас опишу.
Ноздри мне чем-то заткнули, так что дышал я через рот, Скосив глаза, я увидел, что из моего рта под острым углом расходились две трубки, напоминавшие садовые шланги, но сделанные из какого-то иного материала. Открытый конец одной из них лежал на полу возле меня, вторая же змеилась по каюте и исчезала в аппарате, который я обещал описать.
В те дни, когда я еще не был перекати-полем, я интересовался точными науками и познакомился с обычными лабораторными приборами и оборудованием, а потому мог оценить машину, которую теперь увидел. Почти все ее части были сделаны из стекла и отличались грубой простотой, характерной для экспериментальных приборов. Основу машины составляла воздушная камера; в ней находился сосуд с водой, в которую была опущена вертикальная трубка, увенчанная шаром. Внутри этого шара помещался вакуумный насос. Вода в трубке двигалась вверх и вниз, и это движение, сообщавшееся мне по шлангу, соответствовало вдохам и выдохам. Благодаря этому, а также энергичной работе людей, сгибавших и разгибавших мои руки, процесс дыхания поддерживался искусственно и мои легкие раздувались и опадали в ожидании той минуты, когда природа возобновит свой прерванный труд.
Едва я открыл глаза, как моя голова, ноздри и рот были освобождены от вышеупомянутых приспособлений. Мне дали выпить рюмку коньяку, пошатываясь, я поднялся на ноги, чтобы поблагодарить своего спасителя, и увидел… отца! Долгие годы, полные вечных опасностей, научили меня сдержанности, и я решил подождать, не узнает ли он меня сам. О нет! Он видел перед собой лишь беглого матроса и обошелся со мной соответственно.
Предоставив меня заботам своих темнокожих слуг, он начал проглядывать заметки, которые сделал за время моего воскрешения. Мне подали вкуснейший обед, а на палубе тем временем поднялась суета, и по выкрикам матросов, лязганью цепей и скрипу такелажа я понял, что мы снимаемся с якоря. Я усмехнулся про себя. Отправиться в плавание по бескрайнему Тихому океану со своим отшельником отцом — что за великолепная шутка! Тогда мне и в голову не пришло, над кем именно она будет сыграна. Да знай я в ту минуту все, я тут же прыгнул бы за борт и с восторгом вернулся бы в грязный кубрик корабля, с которого недавно бежал.
На палубу мне разрешили выйти, только когда последний маяк и последний лоцманский катер остались далеко позади. Я был благодарен отцу за такую предусмотрительность и сказал ему об этом — искренне, хотя и с матросской грубоватостью. Я ведь не знал, что он скрыл мое присутствие на борту яхты от посторонних глаз отнюдь не ради меня, а ради собственных целей. Он коротко рассказал мне, как его матросы вытащили меня из воды, и прибавил, что я не должен его благодарить, — наоборот, это он мне многим обязан. Он уже давно сконструировал аппарат для проверки одной своей теории, касающейся определенных биологических явлений, но ему все не представлялось случая пустить его в ход.