Государь. Искусство войны
Шрифт:
В других образах, но та же картина рождения из хаоса новой, единой, великой Италии была откровенною мечтою и носилась перед глазами Данте, Колы ди Риенцо, Петрарки. Планы Макиавелли остались такою же мечтой, хотя они были теоретически продуманы гораздо лучше и практически казались осуществимы. Макиавелли вполне верил, когда бросал к ногам «нового государя» осанну итальянской свободе и итальянскому единству [344] , что его рассуждения безошибочны и его страстный призыв неотразим.
344
Il Principe. Гл. 26: «Мне трудно выразить, с какой любовью будет он [новый государь]принят
Он ошибался, и мы увидим почему. Но то, во что он верил, то, что он делал, чтобы претворить свою веру в жизнь, то, что он перестрадал из-за этого, поставило его в ряду пророков единства на одно из первых мест. Люди Risorgimento [345] , настоящие кузнецы объединения, сколачивавшие из кусков тело единой и свободной родины, этого ему не забыли. И помнит, и будет помнить новая Италия. Это она поет у Джозуэ Кардуччи: «Я – Италия, великая и единая. И воспитал меня Никколо Макиавелли» [346] .
345
Risorgimento – политическое возрождение. Так принято называть эпоху активной борьбы против чужеземных династий, владевших на юге Неаполем, а на севере Ломбардией, Венецией и герцогствами, от первых вспышек карбонарства в 1820-х гг. до объединения в 1870 г.
346
Кардуччи (Carducci) Джозуэ (1835–1907) – итальянский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе (1906). Процитированные слова были им в честь объединения Италии.
Почему же в XVI веке не удалось то, что удалось в XIX-м?
В феврале 1525 года под Павией французы были разбиты войсками Карла V, и король Франциск попал в плен. Перед Италией встала грозная перспектива, что и север и юг ее окажутся в руках Испании. Стало ясно, что если такое положение удержится и будет санкционировано мирным договором, то все итальянские государства сделаются вассалами Карла. Было бы уже легче, если бы в Миланском герцогстве утвердились французы: оставалась бы надежда, что северные и южные «варвары» перегрызут друг другу горло.
Но сейчас, после Павии, нужно было много усилий, чтобы побудить французов к действиям. Венеция, Флоренция, Папа, особенно Папа, были охвачены жгучей тревогою. Все понимали, что нужно сделать все, чтобы не дать сомкнуться на горле Италии железным клещам. Но все колебались, и Папа больше всех. Ибо именно теперь, когда спасение было в величайшей решительности, Климент не находил его в себе и, слушая советников, склонялся то к одному, то к другому мнению. Даже венецианские политики, всегда мудрые, как змий, мудрили чересчур и не действовали.
Только два человека оказались на высоте: Гвиччардини и Макиавелли.
Гвиччардини был в это время «президентом», то есть генерал-губернатором, Романьи и деятельно занимался водворением порядка в этой дикой папской провинции. Макиавелли, как всегда, без денег, после долгой переписки с римскими приятелями, решился ехать к Папе, чтобы добиться увеличения гонорара за «Историю», которую он только что кончил.
Это было в мае 1525 года. Но, получив аудиенцию, Никколо, находившийся, как и все, под впечатлением маневров испанских войск, стал говорить Папе, кардиналам и вообще влиятельным лицам в курии о необходимости принять меры защиты.
И выдвинул два проекта: один об укреплении Флоренции, другой о создании милиции в Тоскане и Папской области. Его доводы были так убедительны, что Папа отправил его со специальным бреве [347] к Гвиччардини, чтобы узнать его мнение о возможности набора солдат в Романье. Гвиччардини, в принципе, очень одобрял идею Макиавелли, но находил ее неприменимой именно в Романье, где это представлялось ему опасным по разным причинам.
Кроме того, он боялся, что для тех непосредственных целей, какие имел в виду Макиавелли, нельзя было успеть вооружить и обучить милицию. Никколо не настаивал. Кандидата в «principe nuovo» он в этот момент не видел; а оба его проекта в его глазах полный свой смысл получили бы лишь в том случае, если бы их осуществление было поручено именно «новому государю». Он уехал во Флоренцию и занялся другими делами.
347
Бреве – краткое послание Папы римского.
Гвиччардини, для которого, наоборот, была важна не программа, а возможность использовать благоприятную ситуацию, продолжал действовать на Папу и его советников, добиваясь разрыва с Испанией. Все складывалось счастливо для проектируемого им союза между Римом, Венецией, Флоренцией, швейцарцами, Францией и Англией. Папа постепенно давал себя убедить. С самого начала 1526 года Гвиччардини перебрался из Болоньи в Рим и фактически сосредоточил в своих руках все сложные переговоры о новой лиге.
Когда 26 мая договор о лиге был подписан в Коньяке, во Франции, Климент назначил его своим наместником во всей Церковной области и при войске (luogotenente) [348] . A 18 мая во Флоренции были назначены пять прокураторов по укреплениям, которые избрали канцлером и проведитором своей коллегии Макиавелли. Это был поворотный момент в его жизни. «Principe nuovo» по-прежнему не было видно, но опасность для Италии возрастала с каждым днем. Нужно было драться, не думая о программе, так, как когда-то Никколо писал в «Discorsi»: забыв обо всем и думая только о спасении родины и ее свободы.
348
Булла подписана 6 июня. Деятельность Гвиччардини в период подготовки и действия Коньякской лиги очень хорошо освещены в книге: Otetea A. Guichardin, sa vie publique et sa pensee politique. 1926. Р. 137 и след. Текст буллы напечатан там же, стр. 335.
Макиавелли не раздумывал. Политическая установка, вытекавшая из факта образования Коньякской лиги, была его собственной установкой. К ней примкнул Гвиччардини, крупнейший идеолог рантьерской группы, потянувший за собою Папу. Лига была направлена против Испании, то есть той политической силы, которая – мы знаем – особенно энергично насаждала в Италии феодальную реакцию и была особенно опасна для торгово-промышленных групп. Лига, следовательно, знаменовала собою разрыв – он, правда, оказался временным – между Медичи и рантьерскими группами, с одной стороны, и силами феодальной реакции – с другой.
Гвиччардини сделался главным агентом этой политики. Никколо бросился в нее беззаветно, со всей силой своего темперамента. Начался самый кипучий период деятельности обоих друзей. Правда, положение их было разное. Гвиччардини представлял особу Папы, Макиавелли имел должность сравнительно скромную. Но настоящая virtu – деятельный энтузиазм, целеустремленная активность – была именно в нем. В нем словно воскресли лучшие представители римской доблести, Камиллы, Цинциннаты, Сципионы, герои его «Discorsi».