Государева почта. Заутреня в Рапалло
Шрифт:
— Несомненно, — согласился Стеффенс и, повернувшись к Сергею, подмигнул ему.
— А если так, то разрешите спросить вас, какое из людских вероломств вы сочли бы за наихудшее? — произнес молодой американец и медленно наполнил бокалы. — Если хотите, по шекспировскому реестру — старик исследовал природу вероломства, как никто другой!..
— Значит, по Шекспиру?..
— Если хотите, по Шекспиру!.. — подтвердил Буллит.
Сергей взял с подноса свой бокал и прошел к двери, ведущей в соседнюю комнату, сейчас между ним и Буллитом было метров восемь.
— Отцеубийство… когда смерти предается самое изначальное, а поэтому и самое святое?
— Хуже! — был ответ молодого американца.
— Сыноубийство,
— Хуже! — настоял Буллит и выпил бокал — видно, вино было холодным и утоляло жажду.
— Тогда что? Отступничество?
— Отступничество, но какое — от самого себя! — почти выкрикнул Буллит, он быстро подошел к столу, в длинном горлышке винной бутылки заклокотало вино. — Ты принял его за человека, а он вдруг взял и испарился, сделав вид, что не было ни его, ни его слова!.. — Только подумать: отступился от своего слова! — Знаете, Стеф, хочется дать им пощечину — с одного маху всем сразу! Да, да, всем сразу!.. Чтобы от этого удара впечаталась в щеку твоя пятерня, чтобы на веки веков щека стала белой… Именно одна красной, другая белой!.. Пусть до скончания дней своих носят на себе эту оплеуху, точно свидетельствуя всем, кто этого не знает: «Это за обман!.. Вот она, каинова печать лжи!.. Каково, а?.. — он присмирел на минутку, окинул всех щадящим взглядом. — Как человек в моем положении может протестовать? Был бы богобоязнен, заточил бы себя в монастырских стенах… Был бы министром, хлопнул бы дверью!.. Ну, разумеется, могу хлопнуть дверью и я, однако будет ли это услышано?.. Мало ли в этом мире мелких клерков, которые хлопают дверьми? А может, есть смысл все–таки хлопнуть дверью? Когда атташе Буллит облекается полномочиями посла, кто помнит, что он атташе?.. Хлопнуть и уйти!
Пусть молва идет за тобой вослед. Сколько будешь жить, столько пусть и следует за тобой! «Это какой же Буллит? Тот, от которого открестились? Как не знать, знаем!.. Можно сказать, классический пример отступничества, открывающий глаза на тех, кто отступился, и на тех, от кого отступились. Тут способны прозреть и слепые! — он взял со стола газету. — Вы видели этот номер «Матэн»? Вы ничего не знаете о выступлении Ллойд Джорджа? И вы ничего не знаете, что он сказал там о нашей миссии в Москву? Вы много потеряли!.. Все–таки я благодарен судьбе, что наша поездка в Москву состоялась…
— Она освобождает от иллюзий? — спросил Стеффенс, смеясь.
— А что вы думаете, Стеф? Освобождает!
— Значит, освобождает?.. Тогда скажите: что бы вы сделали, если бы разговор с нашим президентом и, пожалуй, Ллойд Джорджем состоялся? Сейчас состоялся?
— Я бы им сказал то, что сказал вам, Вильям…
— Да так ли?
— А вы сомневаетесь?
Иногда полезно поставить такой вопрос: а как бы действительно сложились эти встречи, если бы состоялись? Интерес к этим встречам нельзя назвать праздным. Если бы состоялись? Однако как быть с сообщением «Матэн», которое упомянул, воспылав гневом, Буллит? Можно сказать, что сообщение «Матэн» инспирировал Буллит, так оно отвечает его интересам. Можно сказать, что это сообщение появилось в парижской газете, чтобы вооружить Буллита в преддверии встречи с Вильсоном. Ах, если бы эта встреча состоялась! Если бы…
44
Здесь речь пойдет о встрече Буллита с Вильсоном, которой не было, но которая могла быть
Итак, дважды Хауз просил президента принять своего посланца, вернувшегося из Москвы, и дважды Вильсон просьбу полковника отклонил.
Но, странное дело, Буллит продолжал готовить себя к встрече, видел ее с той точностью деталей, какая была свойственна его воображению, представлял, и небезуспешно, как выстроится диалог.
Кажется, захоти сильно, и твое желание сбудется. А вдруг оно действительно сбылось
Нет, многодневный спор с Клемансо еще продолжался, и неизвестно было, как он закончится. Клемансо стоял насмерть, грозя встать из–за стола переговоров, если Франция не получит Эльзаса. А туг еще Ллойд Джордж собрался в Лондон, дав понять, что не в его слабых силах продолжать спор с ретивым французом. Осуществи Ллойд Джордж эту угрозу, Вильсон сшибся бы с французохМ лоб в лоб. Пришлось инспирировать письмо британскому премьеру за всеми мыслимыми и немыслимыми подписями, умоляя его остаться. Сейчас, правда, все это позади, но нетрудно представить, сколько крови стоило, чтобы все образовалось. На сердце полегчало, но зато к обычной головной боли прибавился этакий тик левого века, который становится совершенно неприличным, когда президент неожиданно оказывается в поле яркого света. Тень стала убежищем, едва укрылся в одной тени, надо перебегать в другую — хоть и не виноват, а такое впечатление, что вся вина на тебе.
А тут еще этот Буллит, чьим присяжным поверенным стал с некоторого времени полковник, о господи!
— Ну, что вы от меня хотите, полковник? — произнес президент, быстро перебегая из одного темного угла в другой. — Вашими бы устами мед пить, мой милый Хауз!.. Ну какой он «мой Буллит»? Никакой он не мой! Вы его придумали, вы и принимайте!.. Приняли, и не однажды? Сколько? Уже трижды приняли? Не знал я, что у вас так много времени! Не знал, не знал!.. Коли приняли трижды, может, примете и в четвертый раз? Простите, но у меня уже затревожилось это мое веко и сердце… защемило… Ну что мне с вами делать? Бог с ним, пусть идет! В какое время удобно? Пляшет веко, так пляшет!.. Что вы сказали? Буллит? Опять Буллит? Пусть идет хоть сейчас… Не может сейчас? Тогда пусть звонит моим секретарям… Куда ему явиться? Ну не в посольстве же мне его принимать? Разве вы не знаете моего правила? Все приватные встречи только в отеле…
И действительно у отеля тут преимущество: тихо, если и телефонный звонок, то за толстой стеной… Секретари вышколены, они ловят эти звонки на лету. «Президент? Ну, полноте, взгляните на часы, сударь! Да разве в это время бывает президент в отеле? Идет конференция… Конференция! Не обещаю, не обещаю, дорогой Смит!.. Попробуйте позвонить!.. Попробуйте… Минутку, мистер Смит! Что вы сказали, господин президент? Хотите говорить со Смитом? Так я просил его позвонить позже. Хотите говорить сейчас? Хэлло, хэл–ло!.. Мистер Смит, вам необыкновенно повезло: президент вернулся к себе и готов говорить с вами!.. Да, он только что вошел, вам повезло, мистер Смит, редкая удача!.. Соединяю, мистер Смит! Соединяю!..»
Нет, у отеля действительно преимущество: можно отсечь телефонные звонки и создать иллюзию полного покоя, какому позавидуют патриархальные Жиронда и Шербур. Можно открыть окно в сад, который вот–вот зацветет, или перенести разговор в сад под крышей. Можно, наконец, подпалить сухие поленья в камине и дать огню развоеваться. Если же, упаси господи, надо все–таки пройти в соседнюю комнату и прочесть шифровку из Вашингтона, можно раскрыть дверцу книжного шкафа и великодушно пригласить обозреть библиотеку, питающую президента на сон грядущий, которую усердные секретари приволокли из–за океана.
Но и в апартаментах отеля есть у президента комнаты с той или иной степенью приватности. Самая приватная комната с серебристыми обоями. Она невелика, но хороша по краскам и пропорциям. Вот, казалось бы, пропорции комнаты, что в них особенного и какое отношение они могут иметь к человеку, который случайно оказался здесь? Да–да, соотношение размеров одной стены и другой? Оказывается, человек это чувствует, подчас не очень осознавая, что причина особой прелести этой комнаты в ее складности. А если еще, как сейчас, хороши краски — серебряная парча с чуть лиловатым оттенком, — то комнате нет цены.