Государи и кочевники. Перелом
Шрифт:
— Есть ли среди приезжих капитан Студитский?!
— Есть, — послышалось в ответ, и на трапе появился высокий офицер, тоже в полушубке и фуражке.
Впереди офицера, осторожно ступая по трапу, спускалась молодая женщина в длинном складчатом платье и бурой меховой шубке. Лицо ее было утомленным и бледным, в голубых глазах под припухшими веками — любопытство. Офицер, поддерживая даму под руку, помог ей сесть в катер, затем спустился сам и представился приставу:
— Капитан Студитский, военврач, начальник русской миссии. Со мной —
— Не извольте беспокоиться, капитан, — отозвался Караш. — Все предусмотрено. Я получил телеграмму из Петербурга относительно вашей миссии. Поехали! — тут же приказал он мотористу катера.
Загудел мотор, и судно понеслось к берегу в веере искрящихся брызг. Вдали виднелись бараки, кибитки и высокий серый курган. Спустя полчаса катер подошел к дощатому причалу, и Караш, выбравшись первым из катера, помог выйти сестре милосердия и доктору. Он повел их в глубь поселения, на ходу поясняя, где что. С обеих сторон тянулись деревянные бараки с вывесками: «Штаб гарнизона», «Столовая», «Госпиталь», «Закусочная»… Всюду царило безмолвное запустение, только песок жидкими струйками передвигался по ступенькам и подоконникам. Вскоре гости поднялись на крыльцо небольшого деревянного дома. Во дворе стояла туркменская кибитка, и около нее дымился казан.
— Это моя резиденция, — сказал Караш и крикнул, глядя на юрту: — Кошлу-кази, где ты там?! Выйди!
Из кибитки вывалился низенький седобородый туркмен в тельпеке и плисовых штанах. Караш представил его:
— Знакомьтесь, господа, это наш почтенный ишан Кошлу-кази, глава здешних туркмен.
Ишан сложил руки на животе и поклонился несколько раз. Доктор решил, что знакомство должно проходить более сердечно: подошел к ишану и пожал ему руку.
— Я — табиб, — сказал по-туркменски. — Если что-нибудь болит, говори, не стесняйся.
— Слава аллаху, мы здоровы, — смущенно проговорил Кошлу-кази.
Надя тоже назвала свое имя и улыбнулась святому ишану, но он засопел и отвернулся. Говорить с женщиной, да еще в таком обществе, ему показалось грехом неслыханным.
После знакомства все вошли в дом и сели на ковер в средней комнате. Денщик пристава подал чашу с шурпой и наломанный чурек. Гости приступили к трапезе.
— Кошлу-кази, новости есть, — сказал Караш. — Сегодня приказ получил. Ак-паша Скобелев просит шесть тысяч верблюдов. Отправишься в Гасан-Кули, всех поднимешь на ноги. Через месяц верблюды и погонщики должны бать в Терса-кане.
Ишан испуганно посмотрел на пристава. Тот не отвел взгляда и еще злее и беспощаднее сказал:
— Не вздумай ослушаться, ишан. Твоя судьба, как и моя, в руках ак-паши, а он шутить не любит и никому ничего не прощает.
Кошлу-кази положил ложку, запрокинул голову и быстробыстро зашевелил губами, читая молитву. Затем он распрямился и заговорил предостерегающе:
—
Надя тревожно посмотрела на доктора:
— Видите, Лев Борисыч, что тут творится!
Студитский насупился и склонился над чашкой. Волнистая прядь русых волос упала ему на лоб, отчего облик его принял благородный и одновременно строгий вид. «Да, с Тыкмой, как видно, шутки плохи, — подумал он. — Но и с Милютиным шутить не годится».
— Господин пристав, — спросил он, — а не смогли бы туркмены подготовить мне встречу с Тыкмой-cep даром?
Караш сжал губы, насупился.
— Сюда Тыкма-сердар не приедет, а к нему ехать — все равно что подставить шею под разящую саблю.
— Где находится его становище?
— Где бы ни находилось, но если объявитесь там, Тыкма убьет вас.
— Пристав, по-моему, вы труса празднуете, — усмехнулся Студитский.
Караш покраснел и едва сдержал себя, чтобы не нагрубить доктору. Благоразумие, однако, взяло в нем верх, и он коснулся рукой наград, висевших у него на груди под сюртуком.
— Вот этого «Георгия» третьей степени я получил из рук самого Скобелева, — произнес он с гордостью. — А вы мне говорите о трусости.
— Ладно, господин Караш, простите мою опрометчивость, — попросил Студитский. — Конечно же вы лучше меня знаете Тыкму, да и обстановку — тоже. Скажите, много ли купцов, приказчиков, маркитантов и прочего люда собирается со мной на линию?
— Много, капитан, но все они безоружны. Охраны я вам тоже дать не могу: солдат в гарнизоне — раз-два и обчелся. Шестеро охраняют телеграфную линию Чекишляр — Астрабад, трое разъезжают по линии в сторону Чата. Столбы туда телеграфные осенью завезли и оставили. Половину их зимой в кострах сожгли: то ли Тыкма, то ли свои же солдаты.
— Больных много?
— Хоть отбавляй. Больше ста человек в госпитале. Врачей — девять единиц, а пользы почти никакой. Сидят без медикаментов. Дизентерия, лихорадка, цинга подряд всех косит.
— Да, дела неважные, — согласился Студитский. — Однако, Караш, буду вам благодарен, если соберете торговцев.
— Соберу, отчего же не собрать.
Надя внимательно следила за разговором, думала о своем и наконец спросила:
— Господин Караш, а грузы наши: ящики, кули медицинские свезли на берег?
— Свезли, куда они денутся! Начальник госпиталя уже приглядывается, какие медикаменты присланы. Больные солдаты на одном честном слове живут. Лекарства им — в самый раз.
— Но мы же их для аулов привезли! — возразила Надя.
— Для каких аулов? — не понял Караш.
— Для всех, — пояснила она и пожала плечами.
Кошлу-кази, поняв, о чем идет речь, придвинулся к доктору.
— Наших туркмен будете лечить? — спросил с сомнением.
— Туркмен, конечно, — сказал Студитский. — Такова наша миссия.