Государи и кочевники
Шрифт:
— Собачья отрава! — выругался Якши-Мамед. —
Беда за сто фарсахов отсюда, а святой ишан уже сбежал!
Джигитам ничего не оставалось, как сбить с двери замок и поскорее укрыться в кельях. На дворе накрапывал дождь, и было похоже, что пойдёт снег — с севера несло холодом. В кельях поместились далеко не все, многим пришлось избрать под жильё овечьи агилы. Там же, под навесами, разместили лошадей. Хмурые воины поругивали святого ишана, но были рады и тому, что он оставил саксаул и сено. Едва успели разместиться, Махтумкули-хан отправил людей на
Войдя в келью, Якши-Мамед увидел трёх челекенцев. Они сидели на драной кошме и рассказывали обо всех новостях на острове. В одном из них Якши сразу узнал Кеймира.
— Вах, пальван, ты ли это?! — воскликнул Якши-Мамед. — Значит, и тебя согнали с твоего Огурджин-ского?
Кеймир встал, поздоровался неловко и сказал:
— Было такое, что и твоих жён с детьми, и моё семейство чуть не увезли каджары с Огурджинского. Спасибо, урусы вовремя подоспели — спасли, всех. Все живы-здоровы, у Кията на острове живут.
— От каджаров спаслись, теперь от голода как спастись? — вступил в разговор Махтумкули-хан. — Вот послушай, что рассказывают. Все, кто остался жив, на Челекене прячутся. Народу там столько, что остров того и гляди от тяжести пойдёт на дно. Разве хватит хлеба на всех? Сюда Кият прислал всего два киржима и сказал, чтобы больше не просили, а двигались бы к обители Сорока дервишей на Кулидарью.
— Пусть сам туда едет! — со злобой выговорил Якши-Мамед. — Он вызвал на нашу голову беду, он пусть и расплачивается!
Едва стемнело, Якши-Мамед, Кеймир и двое кормчих отправились к бухте, в которой были спрятаны два парусника, и вскоре вышли в бушующее море.
К острову причалили ночью. Киржим вытащили на песок и зашагали к Карагелю. Шли и удивлялись беспечности челекенцев. Уже у самого залива, где на чёрной ночной воде покачивалось более сотни лодок, их заметили сторожа и подняли тревогу. Выскочили из кибиток нукеры Кият-хана, принялись стрелять в темноту. Кеймир несколько раз грозным басистым голосом пророкотал, предупреждая, что это свои. Потом и Якши-Мамед принялся ругаться и называть нукеров трусами. Тогда только они поняли, с кем имеют дело, и заюлили, встречая молодого хана. Рассерженный, он не унимался:
— Здесь вы храбрецы! А к берегу стражу побоялись выставить! Любой может высадиться с кораблей! Хоть шах, хоть хан. Воздайте хвалу аллаху, что у Хива-хана лодок нет!
Не унимаясь, он приблизился к кибиткам отца и поднял всех на ноги. В темноте Якши-Мамед видел мечущиеся силуэты женщин и детей, которые спросонок не могли пока понять, что происходит, на уже догадались — приехал старший сын Кията. Сам старый хан выглянул из кибитки: весь в белом, — словно аллах, спустившийся с холодных небес.
— Хов, кто там? — тревожно спросил в ночь. — Ты, Якши-Мамед? Зачем народ разбудил, утра не мог подождать?
— Спите здесь, а там!.. — вскрикнул с досадой Якши-Мамед. — Разве тебе не известно, отец, что больше нет Гасан-Кули и нет твоего непобедимого войска?!
— Всё мне известно, сынок… Заходи, не шуми…
Из кибитки Кията, ворча и прикрываясь халатом, выскочила Тувак. Якши-Мамед потянул за руку Кей-мира, и они вошли в белую юрту хана. Служанка Вике зажгла свечи, быстро расстелила сачак. Не прошло и минуты, а у входа приплясывал весёлый огонёк под кумганом.
— Ну, говорите, я слушаю, — недовольно сказал Кият, подслеповато щурясь.
— Отец, разве ты не видишь, что мы на краю гибели?
Кият болезненно покривился, как-то сжался и показался Якши-Мамеду совсем беспомощным.
— Сынок, не обижай меня, — проговорил он с досадой. — Чёрный Ангел уже открыл мне свои ворота, что я могу поделать, чем могу помочь? Ты даже не спросил о моём здоровье.
Якши-Мамед на какое-то время смутился, обескураженный беспомощностью отца. Кият как-то сипло покашливал, время от времени вытирая рукой подступившие слёзы.
— Ослаб я… Глаза плохо видят, кашель мучает, — заговорил он.
— Отец, мы потеряли больше половины своих джигитов, о детях и женщинах и говорить нечего. Весь Атрек сожжён, тысячи людей угнаны в рабство.
— Твои-то все спаслись, сынок, слава аллаху. Русские спасли. А Мир-Садыка вместе с его кораблём в Баку утянули. Иди к своим.
— Да разве в них сейчас дело! — опять повысил голос Якши-Мамед. — Ты пойми: остатки твоего войска голодные на Дардже сидят!
— Сынок, что я могу сделать? — завздыхал Кият. — Я сказал Кадыру, чтобы послал туда хлеб.
— Мы получили, но этого мало.
— Большего нет, сынок. Теперь на острове в пять раз людей больше стало, всем хлеб нужен. Видно, настал для нас киамат, сынок. Спасение только в русских. Зови их на помощь, отгони от себя гордыню.
— Что ж, пойдём, Кеймир-хан.
Оба поднялись и вышли. Остановились у кибитки Кадыр-Мамеда. Он давно встал с постели и, видимо, ждал брата. Поздоровавшись, Якши-Мамед с упрёком покачал головой:
— Эх вы… Под подол бабам прячетесь!
— А вы? — спокойно отозвался Кадыр и далее продолжил: — Пойдите, братец, поздоровайтесь с матерью и с хозяйками своими… Дети тоже не спят: все знают, что вы жив-здоров вернулись.
— Может быть, ещё и гостинцев ждут! — сердито пробурчал Якши-Мамед и направился к соседней кибитке. Кеймир проводил его долгим и внимательным взглядом.
У входа в кибитку Якши-Мамеда поджидали обе жены. Он почувствовал их насторожённость и почему-то решил, что с вечера и всю ночь они бранились между собой и теперь «онемели», узнав о его возвращении. Однако эта тишина и насторожённость источали притворную ложь. И словно в подтверждение его мысли неестественно громко запричитала старшая жена, кинувшись ему навстречу: