Государственный киллер
Шрифт:
А у Влада и Фокина создавалось другое впечатление – что этот человек, долгое время державший в себе страшную правду о деятельности фирмы «Калипсо» и «SIN Russian Exotic Studio» и так препятствующий ее разоблачению, теперь настойчиво избавлялся от нее до конца, как хирург до конца очищает гнойный нарыв у больного.
Оператор Вороненков, судя по его ошеломленному виду, не знал и половины этих чудовищных фактов.
Никитич завершил свой рассказ и откинулся на спинку дивана. Спросил:
– Можно водки?
Афанасий с застывшим в гримасе отвращения лицом налил ему полстакана, и тот залпом проглотил вожделенную порцию. Утерев губы краем ладони, негромко проговорил:
– Одного не пойму… как вы нашли именно это окно именно в самый подходящий момент?
– Я спросил у Инны Костровой, где нужно искать Билича, и она сказала примерные координаты, – отвечал Влад. – Остальное было делом техники, причем альпинистской, и везения. Кто знал, что ты откроешь окно?
Он посмотрел на Фокина, махнул Ивану, чтобы тот выключал камеру, и только потом произнес, отрешенно глядя сквозь мутное вещество в шприце на свет лампы:
– А теперь держи-ка его покрепче, Афоня.
В глазах у Билича заметался отчаянный, не находящий себе выхода и оттого вдвойне мучительный беззвучный крик…
– Откуда же их столько берется, дармоедов? – проворчал Маметкул, окидывая взглядом длинные ряды столов, за которыми ели, пили и смеялись примерно сто человек, большей частью женщины.
– Сам нанимал, – ответил Никольский, – и нечего теперь сетовать. Тут еще недобор… кое-кто откинул копыта за последние два дня, некоторые твои громилы кукуют на постельном режиме после теплой встречи с господами Фокиным и Свиридовым. Кстати, почему тут нет Фокина?
– А что, нужно? Парни говорили, он тут буянил, одному башку разбил, ну, они его и уделали влегкую, так что сейчас этому попу Балде не до банкетов.
Никольский досадливо отмахнулся, а потом сделал большой глоток вина и произнес:
– Интересно, где сейчас второй… которого Фокин зовет Владом?
– Сидит где-нибудь в Ульяновске и трясется, чтобы не поймали. Или же умотал в темпе за пределы области… Кому охота просиживать штаны на допросе?
– А что, если он приедет сюда? – вдруг спросил Сергей Иванович. – Вот возьмет и приедет… ты же сам допускал такое развитие событий.
– Ну что ж, – равнодушно пожал плечами Маметкул, – пусть приезжает. Встретим как дорогого гостя. Пусть и Григорьева с собой захватит, чтобы сразу, как говорится, торжественно передать в руки правосудия.
– А когда это ты успел спеться с этим Григорьевым? – буркнул Никольский. – Он же вроде виды имел на твою эту… Инну. Да и не похож он на продажного типа, который за лишнюю штуку баксов мать родную обвинит по любой из статей кодекса на выбор заказчика.
– Старых друзей продавать легче всего, – непонятно к чему ответил Маметкул. – Этот Григорьев будет делать все, что я ему скажу, потому что он все еще мечтает заполучить эту сучку Инку в свою мусорскую койку, а я показал ему такие, бля, перпес… преспер…тиры.
– Перспективы, – снисходительно поправил Никольский. – Ладно, вроде все прокатило гладко. А где Никитич?
– Да поди с Вороненковым водяру жабают на пару.
– Н-да? А ну-ка, Пельмень, позови мне сюда Никитича, – кивнул президент «Калипсо» усиленно наворачивающему за обе щеки толстенному амбалу с перебинтованной головой. В общем, тому самому. – Да и Вороненкова захвати. А ты, – обратился он к соседу Пельменя, не такому толстому, но, если судить по очищенным тарелкам в радиусе метра от него, тоже отличающемуся завидным аппетитом, – приведи сюда из шестнадцатой комнаты… из гримерной девчонку, которую мы сегодня привезли из Ульяновска. Да пошевеливайтесь, боровы неподъемные!
Это произошло как бы между делом и буднично, как происходит большая часть экстраординарных событий, и только потом мы осознаем, что же, собственно, случилось.
У дверей послышался шум, а потом сдавленный выкрик Пельменя:
– Пусти-и-и, шею больно!
Большинство работников студии, увлеченные пьяным безобразием, даже не посмотрели в ту сторону.
А стоило. Потому что в дверях замаячила рыжая шевелюра Билича, а за ним показался Вороненков с камерой. Никитич без видимого напряжения волок за ногу жирную тушу отбивающегося Пельменя. Тот отчаянно верещал и, судя по всему, безбожно отравлял атмосферу выхлопами съеденного за сегодняшний вечер.
– Ты что, с ума сошел, что ли? – спросил Никольский и рассмеялся, потому что зрелище со стороны выглядело определенно забавно. – Опять пьяные, как зюзи? А тебе, Иван, сколько раз говорили и я, и другие умные люди: бросай пить! Никитич-то ладно, он у нас человек тертый, можно сказать, конченый.
– Ты тоже, – глухо сказал Билич и отпустил ногу Пельменя.
– Что?
– Ты тоже конченый человек.
– Да ты что, Никита? – Никольский подошел к Биличу и посмотрел на того пристальнее, не обращая внимания на назойливый объектив вороненковской камеры.
– Зачем вы убили Кострова? – пробормотал тот.
Никольский поморщился и растерянно посмотрел на Маметкула:
– У Никитича что, «беляк» начался?
– А ты на его зрачки посмотри, – угрюмо посоветовал Маметкул и медленно поднялся с места.
– Вот оно что… никак, ты в нарки заделался, Никитич? – протянул Никольский. – А Кострова, если уж на то пошло, убили не «вы», а мы. Бывает такой расклад в жизни: называется «надо». Ладно, сядь и не буянь, а то мигом утихомирим. Ванька, да убери ты свою камеру поганую… м-м-м… ты что, тоже? С чего это вы так жестко загнались?
Маметкулов наклонился к уху Никольского и что-то выговорил – коротко и негромко, но этого хватило, чтобы лицо Никольского залила смертельная бледность, а огромная белоснежная входная дверь беззвучно распахнулась, и на пороге появилась высокая статная фигура молодого мужчины. В одной руке он держал «узи», а во второй – пистолет системы «беретта».
– Я вижу, ты догадался, Маметкул, – громко сказал он, и звук его голоса перекрыл нестройный гул пиршественного собрания.
В ту же секунду оцепенело глядящий на Никольского Билич вздрогнул всем телом и бросился на своего шефа. Никольский пронзительно вскрикнул и упал, увлекая за собой рыжего, а Маметкул побежал, петляя, к окну, но меткий выстрел стоящего в дверях Свиридова прострелил ему ногу, и Маметкул с воем рухнул на пол и пополз, как червь, не в силах отказаться от охватившего его бешеного желания уйти любой ценой.