Государственный преступник
Шрифт:
Глаза Петровской гневно сверкнули:
— Не вмешивайтесь в то, что тебя не касается!
В это время в комнату постучали.
— Войдите, — громко сказала Петровская, выразительно посмотрев на Прохора. Тот кивнул и встал около двери. Вошла горничная.
— Господин Аристов просит узнать, сможете ли вы его сейчас принять?
— Так рано? — выказала неудовольствие Петровская.
— Господин Аристов просил передать свои извинения за такой ранний визит и сказать вам, что оне уезжают, — доложила горничная.
— Ах, вот как. И куда же? — спросила Петровская.
— Оне не сказали.
— Хорошо, передай господину Аристову, что я жду его.
Когда горничная вышла, Петровская сказала Прохору:
— Это неспроста. Ступай в будуар, затаись там и не дыши. Послушаем, что он еще задумал.
Через несколько минут, постучав и получив приглашение, в комнату Петровской, явно смущаясь своего раннего визита, вошел Артемий Платонович. Был он в дорожном сером костюме и с дорожным же саквояжем в руке.
— Артемий Платонович, так вы нас покидаете? — спросила Петровская с неподдельным удивлением.
— Да, сударыня, — со вздохом ответил Аристов, печально глядя в глаза Петровской. — Вы, я вижу, уже работаете над переводами? Право, мне неловко, что вам приходится так утруждать себя. Теперь можете не торопиться, по крайней мере, в запасе у вас несколько дней. Мое расследование зашло в тупик, и я принял решение начать все сначала.
Петровская выглядела обескураженной.
— То есть как?
— Как есть с самого начала. В ходе расследования этого дела была допущена одна существенная ошибка. Я упустил из виду место, где все это началось.
— Вы имеете в виду Володары? — догадалась Петровская.
— Вот именно, — охотно согласился Аристов. — И теперь я хочу исправить досадную ошибку и направиться туда.
— Ну что ж, удачи вам, — вздохнула Петровская, как показалось Аристову, с облегчением.
— Благодарю вас, — с чувством сказал Артемий Платонович и галантно поцеловал протянутую ручку Петровской.
— Ну вот, этот нам мешать уже не будет, — сказала она Прохору, когда отставной ротмистр покинул ее комнату. — В общем, будь готов к отъезду, а мне пора.
В дубовой аллее, прогуливаясь, ее с нетерпением поджидал молодой барон.
— Вы почему здесь, барон? — с некоторым раздражением спросила Петровская. — Разве я просила вас сопровождать меня? Вы же можете напугать мальчишку!
— Я не мог не прийти, ведь быть рядом с вами для меня величайшее наслаждение, — завел свою песню Михаил.
Петровская пристально посмотрела ему в глаза.
— Я вам признаюсь, барон, — наконец сказала она. — У меня была минута слабости, меня захлестнули сомнения, и я подумала о вас. Вы, — она снова заглянула ему в глаза, — хороший добрый человек. Вы могли бы стать весьма удобным мужем, который был бы счастлив одной мечтой, что он может быть любим. И мечта эта со временем, возможно, осуществилась бы, так как постепенно возникшая привязанность к вам стала бы прочнее бурной страсти. Здесь, с вами, я могла бы обрести мир и покой, которых я никогда не знала. Но я не имею права на это, а главное, поймите меня правильно, — я не хочу этого сама. А вам, — она мягко тронула его руку, — надо как можно скорее повзрослеть. Иначе вы никогда не увидите жизни, и она просто пройдет мимо вас.
— Но, сударыня, в прошлый раз вы говорили совершенно об ином. Извините меня за бестактность, но вы заявляли даже о какой-то награде. Самая большая награда, которую я бы мог получить от вас, так это быть с вами рядом, стать вашим… — с жаром продолжал барон, однако Петровская не дала ему договорить.
— Молчите, — сказала она требовательно. — Все, что вы мне хотите сказать, я знаю. Я слышала это уже не однажды и от многих мужчин. И оставьте меня…
— Валентина Дмитриевна, вы причиняете мне невыносимую боль, — в отчаянии воскликнул молодой барон.
— Мишель, давайте договорим позже. В это утро я хочу совершить прогулку в одиночестве.
Петровская медленно пошла в конец аллеи, и Михаил не решился последовать за ней. Несмотря на столь недвусмысленную тираду Петровской и общий тон ее неожиданного признания, он все же продолжал тешить себя надеждой добиться ее благосклонности и взаимности в чувствах. Ведь думала же она о нем! И даже не отрицала могущую возникнуть между ними привязанность, если они будут вместе!
Дойдя до конца аллеи, Петровская огляделась. Никого. Несколько минут она простояла в раздумье, затем повернула назад. И тут услышала приглушенное:
— Барыня!
Она резко обернулась: возле широченного дуба стоял какой-то оборванец и помахивал зажатой в руке бумажкой.
— Чего тебе? — недовольно спросила она.
— Идите сюда, — поманил ее рукой оборванец. — Сюда.
Все это выглядело очень странно. Снова оглядевшись, она нерешительно подошла к нему.
— Вот, это вам, — протянул оборванец Петровской клочок бумаги и вытер рукавом латаной рубахи у себя под носом. — Сенька велел передать.
Валентина Дмитриевна брезгливо приняла из рук оборванца бумагу и прочитала: «Письма у Куськи взял и спрятал в надежнам месте но принести их не магу меня заареставали за силки что я ставил в барской роще. Богом вас прашу скажите маладой барыне чтобы выручала миня принесу вам письма как тока миня атпустят. Сенька».
— Это он сам тебе передал? — задумчиво спросила Петровская.
— Ага, — заверил ее оборванец. — В окошко выбросил. Вы бы это, — он поскреб всклокоченную голову, — рублишком бы пожаловали, а? Коли бы узнали, так батогами бы отдубасили. С них станется!
— Нет с собой, — отрезала Петровская. — А вот если ты узнаешь, где он спрятал письма, получишь красненькую.
— Красненькую? — загорелся оборванец. — А ежели четвертную? — Его глаза хитровато прищурились.
— Скажешь, где лежат письма — получишь, но только тогда, когда они будут у меня в руках, — отрубила Петровская.