Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII – начала XX века
Шрифт:
В ряде случаев весьма затруднительно провести четкую границу между экспедициями научного, военного и торгового значения. Во-первых, практически все они включали представителей военного ведомства, которые придавались и ученым, и торговцам как для охраны, так и для получения данных, интересующих военное ведомство Российской империи. Так, например, в состав научной экспедиции Г.Н. Потанина 1879–1880 гг. входила группа военных топографов во главе с капитаном П.Д. Орловым, а торговую экспедицию в Монголию 1910 г. возглавлял полковник В.Л. Попов. Во-вторых, ряд экспедиций, получивших важные научные результаты в области географии, геологии, биологии и проч., направлялся не только Императорским Русским географическим общест-вом [41] , но и Главным штабом – среди руководителей таких экспедиций были выдающиеся военные исследователи-монголоведы Н.П. Пржевальский, М.В. Певцов, П.К. Козлов и др. [42] При этом не только они, но и «военные востоковеды», гораздо менее известные широкой публике, в рамках своих командировок уделяли значительное внимание помимо исключительно военных аспектов (топографии, коммуникации и проч.), и более широкому кругу вопросов, связанных с политической ситуацией в Монголии, отношениями среди ее населения и т. д. В ряде случаев формальное поручение, данное военному специалисту, не всегда подразумевало исключительно его исполнение, что также находило отражение в записках. Например, П.Ф. Унтербергер, направленный в 1872 г. в Ургу для постройки госпиталя при российском консульстве, фактически провел исследование о возможностях возведения укреплений, инфраструктуры для размещения войск и затратах на их строительство. Соответственно, в их записках также содержатся весьма ценные личные наблюдения и сведения, полученные от информаторов, о состоянии власти и управления и правовом регулировании различных сфер правоотношений в стране в условиях существенного ослабления цинского сюзеренитета [43] .
41
С
42
См.: Андреев А.И. Русские экспедиции в Центральную Азию: организация и снаряжение (1870–1920-е годы) // Россия и Китай: научные и культурные связи (по материалам архивных, рукописных, книжных и музейных фондов). СПб.: БАН; Альфарет, 2012. Вып. 2. С. 20; Бойкова Е.В. Российские военные исследователи Монголии (вторая половина XIX – начало ХХ века). М.: ИВ РАН, 2014. С. 11–12.
43
«Разведочный» характер изучения Монголии российскими военными подтверждается фактом включения их записок в «Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии» – издание, выходившее в 1886–1914 гг. под грифом «Секретно» и предназначавшееся «для служебного пользования высшего начальства, а также лиц, служащих в Азии или специально занимающихся ею». Это неудивительно, поскольку такие отчеты военных, посетивших Монголию, содержали вполне четкие предложения по организации «следования и продвижения армии» по ее территории в случае войны с империей Цин. Вероятно, именно поэтому материалы ряда военных исследователей Монголии (в отличие от открыто публиковавшихся трудов Н.М. Пржевальского, М.В. Певцова, П.К. Козлова и др., также являвшихся офицерами российской армии) до сих пор остаются сравнительно малоизвестными. Лишь в последнее время к материалам «Сборника» стали обращаться специалисты-монголоведы, отмечая ценность и важность информации военных исследователей (а чаще всего – русских разведчиков) о Монголии, ее политическом устройстве, экономическом состоянии, этнографических особенностях и т. д., см., в частности: Кузьмин Ю.В. Экспедиции российских военных в Монголию и Китай в начале ХХ в. // Человек и природа в истории России XVII–XXI веков: Вторые Щаповские чтения. Материалы Всероссийской науч. – практич. конф. (8 октября 2002 г., Иркутск). Иркутск: Оттиск, 2002. С. 100–105; Бойкова Е.В. Российские военные исследователи Монголии… С. 10–12, 122–134. Однако насколько нам известно, их записки до сих пор не привлекали внимания как источник о монгольских правовых реалиях – вероятно, в силу того, что специальной задачи изучения монгольского права перед военными исследователями не ставилось, и их юридические сведения носят лапидарный характер.
Среди представителей предпринимательских кругов, активно посещавших Монголию на рубеже XIX–XX вв., также было немало тех, кто не ограничивался исследованием исключительно перспектив сбыта русских товаров монголам и приобретения местной продукции для торговли в России. Вполне объяснимо, что торговцев и промышленников интересовали, в частности, такие вопросы правового характера, как система налогов, сборов и повинностей, регулирование торговой деятельности, привлечение к ответственности за неисполнение договоров. Тем не менее, как и военные исследователи, многие из русских торговцев в Монголии не ограничивались сбором узко профессиональной информации и уделяли внимание также более широкому кругу вопросов политико-правового характера. Более того, среди предпринимателей было немало лиц, сотрудничавших с российскими научными обществами – можно назвать, например, М.Д. Бутина и А.И. Воробьева, активно взаимодействовавших с Восточно-Сибирским отделом Императорского Русского географического общества [44] . А еще один выходец из торговых кругов, А.В. Бурдуков, поначалу лишь взаимодействовавший с научным сообществом, со временем сам стал признанным ученым-монголоведом.
44
См. подробнее: Единархова Н. Монголия и монголы в изданиях Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества (1860–1880-е годы) // Вестник Евразии. 2000. № 3. С. 138–153; Арсеньева Л.Г. Деятельность Восточно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества по изучению истории монгольских народов (середина XIX – первая четверть ХХ вв.): дис. … канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2015. С. 71–72, 76. См. также: Старцев А.В. Участие российских предпринимателей в изучении Монголии во второй половине XIX – начале ХХ в. // VII Востоковедческие чтения памяти С.Г. Лившица. Статьи и материалы междунар. науч. – практич. конф. (16 ноября 2012 г., Барнаул). Барнаул: Алтайская гос. пед. академия, 2012. С. 20–24.
Возможно, в качестве особой категории путешественников следует выделить представителей самих же монгольских народов, побывавших в Монголии в рассматриваемый период [45] . Наиболее известны среди них ученые-монголоведы А. Доржиев, П.А. Бадмаев, Г.Ц. Цыбиков, Ц.Ж. Жамцарано, Б. Барадийн [46] , а также первый фотограф, побывавший в Тибете, О. Норзунов, чьи записки содержат весьма глубокие наблюдения о разных сторонах жизни монголов [47] , которые они могли описать как бы «изнутри», с точки зрения самих монголов – кочевников и буддистов. Гораздо меньше известна роль в организации и осуществлении путешествий других представителей бурятского народа – офицеров, переводчиков и казаков-охранников [48] : они никаких записок не оставили и на предмет информации по возвращении, как правило, не опрашивались. Тем не менее во многом именно благодаря им авторы записок из числа дипломатов, ученых, торговцев, разведчиков имели возможность передвигаться по Монголии, избегать опасностей, а главное – вступать в контакты с местным населением и получать от него информацию, в том числе политического и правового характера.
45
См. подробнее: Гармаев Ж.А. Изучение истории и культуры Монголии и Тибета бурятскими учеными-путешественниками (кон. XIX – нач. XX вв.): дис. … канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2005.
46
Его записки до сих пор не опубликованы, см.: Барадийн Б. Амдо, Монголия. Дневник путешествия буддийского паломника-бурята по Халха-Монголии Алашани и северовосточной окраине Тибета – Амдо, 1905–1907 гг. // Архив востоковедов ИВР РАН. Ф. 87. Оп. 1. Д. 29, 31.
47
Правда, в записках некоторых из перечисленных бурятских исследований мы, к сожалению, не находим сведений о государственном и правовом развитии Монголии.
48
См., напр.: Полянская О.Н. Забайкальские казаки Д. Иринчинов, П. Телешов, П. Чебаев – участники российских Центрально-Азиатских экспедиций второй половины XIX – начала ХХ в. // Буддийская культура: история, источниковедение, языкознание и искусство. Четвертые Доржиевские чтения «Буддизм и современный мир». Материалы конф. (3–10 августа 2010 г., Ольхон, Иркутская область – Агинское – Национальный парк «Алханай», Агинский Бурятский округ Забайкальского края). СПб.: Нестор-История, 2011. С. 100–108.
Вполне можно согласиться с мнением, что путешественники по Центральной Азии в XVIII и особенно в XIX в. являлись своего рода «прокладчиками путей» для последующих завоевателей посещенных ими территорий [49] . Причем если поначалу такое завоевание воспринималось в буквальном, т. е. в военном смысле, то на рубеже XIX–XX вв. милитаристские планы сменяются экономическими. Соответственно, в этот период в Монголии появляется все больше и больше предпринимателей – торговцев и промышленников. При этом в некоторых случаях пребывающие в стране иностранцы даже меняли свое социальное положение – например, приезжая изначально как миссионеры, они превращались в бизнесменов (наиболее яркий пример такой трансформации – швед Ф.А. Ларсон). Таким образом, интерес к монгольской государственности и праву уже объясняется не столько дипломатическими, сколько чисто прагматическими целями: путешественников интересовало, насколько местные власти и законы могли поспособствовать (или воспрепятствовать) развитию их предприятий в Монголии.
49
См.: Пономарев Е. Постколониальная теория и литература путешествий // Новое литературное обозрение. 2020. № 1. С. 358–359.
Однако вряд ли следует абсолютизировать эту тенденцию применительно к Российской империи начала XX в.: в ее правительственных кругах были весьма сильны экспансионистские тенденции в отношении Монголии (равно как и Маньчжурии). Имея установку на установление российского влияния в регионе и исходя из «несправедливости»
50
См., напр.: Кузьмин Ю.В., Суходолов А.П., Рачков М.П. Военное монголоведение России на рубеже XIX–XX веков // Известия Иркутской гос. эконом. академии. 2016. Т. 26. № 3. С. 368–369.
Безусловно, непосредственное изучение основ государственности и особенно права монголов не входило в задачу путешественников [51] . Однако представители всех вышеописанных категорий и групп путешественников, кто – в силу профессиональных интересов, кто – из личной любознательности, в той или иной степени обращали внимание на особенности государственного и правового развития Монголии: и независимых ханств, и вассальных государств в составе империи Цин. Соответственно, их сведения являются весьма ценным дополнением к известным нам источникам монгольского традиционного права и актам правоприменительной практики, о которых мы упомянули в начале главы.
51
Весьма характерно, что исследователи традиционного монгольского права, изучавшие его в XIX – начале XX в. (т. е. в тот период, когда оно применялось на практике), сами в Монголии не бывали – например, Ф.И. Леонтович, К.Ф. Голстунский, Я.И. Гурлянд.
Отдельно охарактеризуем западных путешественников, посетивших Монголию в рассматриваемый период и зафиксировавших информацию о ее государственном и правовом развитии на разных этапах истории Монголии в рамках рассматриваемого периода.
Сразу стоит отметить, что выходцы из европейских государств (и тем более из США) стали активно интересоваться Монголией намного позднее, чем российские путешественники [52] . Англичанин Ч.У. Кемпбелл, посетивший страну в 1902 г., привел весьма четкую, как представляется, причину отсутствия интереса к этому региону среди его соотечественников: «Монголия не привлекает значительного внимания англичан. И я этому не удивляюсь. Она мало или совсем непривлекательна для туристов. Нет живописных пейзажей или возможностей для спорта. Монгольская жизнь проста и не так уж хороша, и единственные предметы интереса – археологические находки, непривлекательные по форме и трудно достижимые» [53] . И если такое отношение к ней у европейцев было в начале XX в., не приходится удивляться, что в более ранние периоды Монголия привлекала еще меньше внимания с их стороны.
52
См. подробнее: Гольман М.И. Изучение истории Монголии на Западе. XIII–XX вв. М.: Наука, 1988. С. 47–51.
53
Campbell C.W. Journeys in Mongolia // The Geographical Journal. 1903. Vol. 22. No. 5. P. 485.
Вероятно, жителям Европы пришлось пережить «культурный шок» в результате распада в середине XIV в. Монгольской империи, благодаря которой были налажены постоянные связи между Европой и Азией, включая собственно Монголию и Китай. Изначально, во время нашествия на Европу в 1230–1240-е годы, монголов восприняли как «выходцев из ада», но со временем европейцы не только регулярно приезжали в страны Восточной Азии, но и жили при дворе монгольских властителей, достигая высоких государственных постов. Распад, а затем и крушение империи Юань в 1350–1360-е годы прервал эту практику на целых несколько столетий. На смену реальным знаниям о могущественной восточной империи, полученным от посетивших ее путешественников, приходят основанные на слухах и мифах представления о некоей «Великой Тартарии», которые мало чем отличаются от вышеупомянутых представлений о «выходцах из ада». Изменяется эта ситуация лишь к концу XVII в. [54] , когда Монголия становится вассалом империи Цин, и туда начинают время от времени приезжать европейцы, посещавшие к этому времени Китай [55] .
54
См.: Phillips K.M. Before Orientalism: Asian Peoples and Cultures in European Travel Writing, 1245–1510. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2014. Р. 7.
55
Единственное исключение – это некий неизвестный путешественник, побывавший в Сибири и Западной Монголии в 1660-х годах. Высказывалось предположение, что это – датский посол Фридрих фон Габель, однако он находился в России в 1676–1678 гг., т. е. десятилетием позже, см.: Алексеев М.П. Неизвестное описание путешествия в Сибирь иностранца в XVII в. // Исторический архив. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. Вып. I. С. 98. Несмотря на краткость сведений о монголах в записках этого автора, представляется, что он до некоторой степени «задал тон» для последующих западных путешественников, которые и в более поздние периоды обращали внимание на указанные аспекты политико-правовой жизни монголов.
Первыми европейскими путешественниками, оказавшимися в Монголии, стали представители ордена иезуитов – Т. Перейра и Ф. Жербийон, выступившие переводчиками и «консультантами» в русско-китайских переговорах, завершившихся подписанием Нерчинского договора 1689 г. Именно они первыми из европейцев охарактеризовали вассалитет монголов в отношении императора Цин [56] .
В XVIII в. мы практически не находим европейцев, записки которых представляли бы интерес как источник сведений о государственности и праве Монголии. Как нами уже отмечалось, большинство иностранцев в этот период побывали в Монголии в составе российских посольств или научных экспедиций и, соответственно, находились на российской службе. Вместе с тем следует, конечно, принимать во внимание особенности восприятия ими монгольских реалий, в ряде случаев существенно отличавшихся от оценок тех же реалий их коллегами русского происхождения. В следующих главах будут выявлены подобные отличия.
56
Несомненно, включение в состав маньчжурского посольства представителей католического духовенства следует связывать с существенным возрастанием влияния европейских миссионеров при дворе императора Канси в 1680-е годы, см.: Fu Lo-shu. Sino-Western Relations during the K’ang-Hsi Period, 1661–1722. Ph.D. Diss. Chicago: The University of Chicago, 1952. Р. 287–291.
В силу различных причин ряд иностранцев (как и русских) оказывались в монгольских землях и даже проводили там немало времени, однако так и не оставили собственных записок – о них и их наблюдениях известно в лучшем случае по отчетам представителей имперских структур, с которыми они взаимодействовали по возвращении. Естественно, ни о какой полноте сведений (тем более касающихся государственности и права монголов) говорить в таких случаях не приходится. Наиболее ярким примером тому является известный швед Йохан Густав Ренат, оказавшийся в плену сначала в России, а затем (будучи отправлен в Тобольск) у ойратов, и пробывший у них 17 лет (1716–1733). Став приближенным джунгарских правителей, которым он организовал производство оружия (в том числе артиллерии), достиг высокого положения в ханстве, скопил богатства, после чего вернулся в Россию с посольством Л.Д. Угримова. Ни в России, ни в Швеции, куда он вернулся в 1734 г., он не оставил никаких воспоминаний о своем пребывании в Джунгарском ханстве и остался в истории географических открытий только как автор первой подробной карты Джунгарии и Восточного Туркестана [57] . Лишь его жена Бригитта, с которой он встретился в плену (официально они обвенчались в Москве), коротко рассказала супруге английского посла в России Д.У. Рондо о своих злоключениях (преимущественно о сексуальных домогательствах ойратских воинов, захвативших ее в плен) и статусе своего мужа в Джунгарском ханстве, о чем та отписала в Англию в одном из своих писем [58] . Никаких других сведений о пребывании в Джунгарии супруги не оставили.
57
И.Г. Ренату, и особенно составленной им карте Джунгарии, посвящена обширная библиография, см., напр.: Макшеев А. Карта Джунгарии, составленная шведом Ренатом во время его плена у калмыков с 1716 по 1733 год. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1881; Моисеев В.А. В джунгарском плену // Вопросы истории. 1977. № 6. С. 209–212; Бородаев В.Б., Контев А.В. Шведский артиллерист И.Г. Ренат и его ойратские карты // Тхийн товчоон. Улаанбаатар, 2010. Т. V. С. 386–403; Контев А.В., Бородаев В.Б. Верхнее Обь-Иртышье на ойратской карте Джунгарии первой трети XVIII века // Социально-экономические и этнокультурные процессы в Верхнем Прииртышье в XVII–XX веках. Сб. материалов междунар. науч. конф. Новосибирск: Параллель, 2011. С. 5–11; Волобуев В.И. Карта Джунгарского государства в 1738 г. И.Г. Рената как историко-географический источник / науч. ред. Д.Д. Васильев; отв. ред. В.В. Досовицкая. М.: Пробел-2000.
58
Письма леди Рондо, жены английского резидента при русском дворе в царствование императрицы Анны Иоанновны / пер. с англ. под ред. С.Н. Шубинского. СПб.: Типография Скарятина, 1874. Письмо XX. С. 77–79. См. также: Макшеев А. Карта Джунгарии, составленная… С. 4–5.