Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII – начала XX века

Почекаев Роман Юлианович

В записках дипломатов встречаются сообщения и о семейно-правовых особенностях, а именно брачных отношениях, которые (как и в более поздние времена) отличались высокой степенью свободы отношений супругов. В статейном списке Ф.А. Головина упоминается, что из Селенгинска бежала «мунгальская баба», «не захотя жить с ним [мужем. – Р. П.]» из-за дурного обращения, и русские власти потребовали у монгольских правителей ее выдачи как русско-подданной, при этом не упоминается, планировалось ли вернуть ее мужу [107] .

107

Русско-китайские отношения в XVII в. Т. II. С. 260.

Вместе с тем женщины низкого происхождения у монголов, как и прежде, нередко являлись имуществом, которое можно было продать или даже подарить. Я. Тухачевский совершенно спокойно упоминает, что в качестве ответного дара от Алтын-хана на московское «пожалование» он и один из его спутников получили по «девке» [108] . В «Ведомости

о китайской земле…», составленной в Тобольске по распоряжению воеводы П.И. Годунова в 1669 г. на основе рассказов тех, кто побывал в монгольских и цинских владениях, также упоминается, что пленниц направляли в империю Цин в качества «ясака» (дани) императору и как «ясыр» (пленниц) на продажу [109] .

108

Русско-монгольские отношения 1607–1636. № 102. С. 213.

109

Скачков П.Е. Ведомость о китайской земле. С. 211, 215.

Что касается наследственных отношений у монголов XVII в., то о них нам удалось найти всего пару упоминаний, и оба они связаны с наследованием власти правителя. Так, Турукай-«табун», зять покойного Сэчен-хана Шолоя сообщил русскому толмачу П. Семенову, что после хана осталось 12 сыновей, «и меж ими ныне [смятенье]» [110] , т. е. отсутствие порядка престолонаследия, в свое время вызвавшее немало смут в Монгольской империи и государствах Чингизидов, оставалось актуальным и для Монголии в рассматриваемый период.

110

Русско-монгольские отношения 1636–1654. № 111. С. 352.

Точно так же новый хан мог подтвердить, а мог и отвергнуть любые волеизъявления своего предшественника, включая его обязательства международно-правового характера. Тот же Турукай заявлял, что как только новый хан будет избран, ситуация с шертью московскому царю вновь будет обсуждаться [111] . Другой же монгольский правитель, Сэчэн-нойон, в отличие от своего покойного отца, решил «быть в совете» с московскими государями [112] . Лубсан, сын и преемник Алтан-хана Омбо-Эрдэни (1657–1686), в ответ на слова красноярского пятидесятника Родиона Кольцова о том, что его отец шертовал московскому царю, заявил, что отец его был «стар», и его воля не распространяется на действия его сына и наследника [113] .

111

Русско-монгольские отношения 1636–1654. № 111. С. 352.

112

Русско-китайские отношения в XVII в. Т. II. С. 167.

113

Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1654–1685. № 7. С. 27. См. также: Гольман М.И. Русско-монгольские отношения во второй половине XVII в. С. 56.

Преступления и наказания. Наконец, в посольской документации имеются также немногочисленные, но яркие сообщения об отношениях в сфере преступлений и наказаний. Традиционно суровые наказания предусматривались за преступления в сфере государственного управления. В пользу такого предположения говорят сообщения русских дипломатов о преступлениях, жертвами которых становились подданные московских царей. Одним из самых распространенных имущественных преступлений среди монголов был угон скота – зачастую во время набегов на русские пограничные территории. Когда дипломаты в переговорах с ханами поднимали вопрос о возвращении похищенного и наказании виновных, монгольские правители обещали не только вернуть скот, но и сурово наказать похитителей – вплоть до казни тех, кто будет признан виновным в подстрекательстве к набегу или укрывании похищенного скота [114] . Между тем, согласно официальному монгольскому законодательству, смертная казнь для конокрадов не предусматривалась вообще – с них лишь взимали штраф в зависимости от количества похищенного [115] . Таким образом, есть все основания полагать, что подобная реакция ханов была не более, чем дипломатической уловкой, обещанием, которого они изначально не собирались выполнять.

114

Русско-китайские отношения в XVII в. Т. II. С. 197, 199.

115

Восемнадцать степных законов: Памятник монгольского права XVI–XVII вв. СПб.: Петербургское востоковедение, 2002. II. С. 44.

То же касалось и преступлений в отношении самих дипломатов, которые также порой становились жертвами грабителей. Как уже отмечалось выше, халхасские правители чаще всего отказывались нести ответственность за действия подданных своих улусных владетелей, тогда как ойратские правители обещали провести розыск, найти грабителей и похищенное. Однако зачастую это являлось голословным обещанием. Например, в 1687–1688 гг. посольство под руководством жильца С.Я. Коровина проезжало через владения Богдо-гэгэна в Цинскую империю, у дипломатов были похищены 18 лошадей, шанцзотба пообещал провести розыск и вернуть похищенное. Однако были возвращены только 11 лошадей, вместо семи остальных были даны семь жеребят [116] . Таким образом, можно отметить,

что кризис власти и управления в монгольском обществе имел следствием и достаточно слабо организованную правоохранительную деятельность, включая розыск преступников и их привлечение к ответственности.

116

Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1685–1691. № 22. С. 113–114.

Как видим, в русской дипломатической документации содержится немало информации о правовых реалиях Монголии XVII в. С одной стороны, можно наблюдать преемство некоторых традиций и обычаев со времени Монгольской империи; с другой – появляются новые веяния, прежде всего, нашедшие отражение в разработке законодательных сводов. Однако эффективная реализация принятых правовых актов не всегда была возможна из-за слабости власти правителей, их постоянной борьбы между собой. Таким образом, XVII в. стал временем правовой неопределенности, выходом из которой можно назвать признание сюзеренитета империи Цин в ожидании наступления некоторой упорядоченности в политической и правовой сферах.

Глава III

Путешественники о государстве и праве джунгарского ханства XVII–XVIII в.

Как и сведения московских дипломатов (и их немногочисленных западных коллег) о контактах с северомонгольскими князьями, записки путешественников о западномонгольском Джунгарском ханстве использовались преимущественно как источник сведений о политической истории этого государства, его социально-экономического развития и международных связей. Правда, уже выдающийся российский ученый, академик Г.Ф. Миллер, предпринял попытку провести анализ истории Джунгарии, затронув ряд аспектов государственного развития и правовой политики этого ханства на основе архивных документов русского происхождения – в основном «отписок» представителей региональных сибирских властей в Москву [117] . Однако последующие исследователи, обращаясь к различным аспектам правового развития Джунгарского ханства, опирались преимущественно на сохранившиеся ойратские правовые памятники – «Их Цааз» и указы Галдана Бошугту-хана (1671–1697) [118] , либо на китайские источники, содержащих сведения о правовом регулировании отношений у ойратов [119] .

117

Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. III. М.: Восточная литература, 2005. С. 8–38, Приложения. См. также: Уметбаев Т.Ш. Методологические аспекты изучения Джунгарии в «Истории Сибири» Г.Ф. Миллера // Немцы в Санкт-Петербурге: Биографический аспект. СПб.: МАЭ РАН, 2014. Вып. 8. С. 39–46.

118

Гурлянд Я.И. Степное законодательство с древнейших времен по XVII столетие. Казань: Типо-литография Императорского ун-та, 1904. С. 50–91; Рязановский В.А. Монгольское право, преимущественно обычное. 1931. С. 33–70. См. также: Кадырбаев А.Ш. Правовые и культурные взаимосвязи калмыков Джунгарии и Поволжья, халхасцев с казахами: XVII–XVIII вв. // Вестник КИГИ РАН. 2017. Т. 33. № 5. С. 2–10; Уметбаев Т.Ш., Тепляшин П.В., Бутадаров С.М. Становление правовой системы западных монголов в XVII–XVIII вв. (по материалам Г.И. Спасского) // Проблемы востоковедения. 2013. № 3 (61). С. 28–38; Далай Ч. Ойрад монголын тх. Тэргн боть. Улаанбаатар: [Б.и. ], 2002. Х. 95–127.

119

Чернышев А.И. Общественное и государственное развитие ойратов в XVIII в. М.: Наука, 1990.

Ценнейшие сведения об особенностях правового развития Джунгарского ханства содержатся в записках российских путешественников. Эти источники неоднократно привлекались исследователями истории Джунгарии и русско-джунгарских отношений, однако, насколько нам известно, специально как источник по истории права Джунгарского ханства они до сих пор не исследовались. Между тем их анализ позволяет сформировать принципиально иное представление о ситуации в монгольских государствах, чем складывающееся при опоре только на ойратские правовые и китайские источники [120] .

120

См.: Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635–1758). 2-е изд. М.: Наука, 1983. С. 211.

Вместе с тем записки путешественников дают возможность увидеть, что государственное и правовое развитие Джунгарского ханства не всегда являлось эволюционным: в отдельные периоды своей истории оно снова превращалось в конгломерат почти независимых владений лишь под номинальной властью верховного правителя. Тем не менее именно записки иностранных очевидцев позволяют в полной мере осознать, насколько значительный рывок был сделан ойратскими ханами в развитии подвластной им страны в самых различных сферах государственных и правовых отношений. Особенно ярко это проявилось в конце XVII – первой половине XVIII в.: в то время как правители Халхи, все больше интегрировались в маньчжурское политико-правовое пространство, Джунгарское ханство достигло апогея своего развития и не только сохранило независимость, но и проводило масштабную завоевательную политику, на равных противостоя империи Цин в Центральной Азии и Тибете [121] .

121

См. подробнее: Courant M. L’Asie Centrale aux XVIIe et XVIIIe siecles. Empire Kalmouk ou Empire Mantchou? Lyon: Imprimerie A. Rey, 1912.