Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина
Шрифт:
Однако государственная поддержка нативизации не должна заслонять значения индивидов как действующих сил, а не просто как объектов советской национальной политики. Режим мог расшатать казахские традиции путем разрушения кочевого образа жизни, но он не мог создать пролетариат из воздуха. Нативизация, особенно в промышленности, создала бы радикально иное социальное пространство для развития новой этнической идентичности. Но будут ли казахи использовать это пространство, и если будут, то как — это зависело от них самих. Они могли просто отстраниться от промышленной занятости. Более того, вся программа нативизации строилась на том, чтобы убедить руководителей и рабочих советской промышленности видеть в казахских «дикарях» пролетариат.
Следовательно, успех советского национального строительства был в конце концов связан с подъемом индустриализации, согласно довоенным пятилетним планам. Строительство Турксиба, железнодорожной магистрали, связывающей Новосибирск с Ташкентом, предоставляет редкую возможность изучения данного процесса. Один из величайших строительных проектов Первого пятилетнего плана (1928–1932) — Турксиб был воплощением большевистского идеала «строительства социализма» — создания современного, индустриального общества, лишенного классовой, тендерной и этнической розни.
С декабря 1926 по январь 1931 г. порядка 30 тыс. рабочих проложили 1440 км железнодорожного полотна. Пожалуй, важнее то, что железная дорога символизировала решимость власти покончить с национальным гнетом и этнической «отсталостью» путем экономического развития и политической мобилизации [90] .
«Кузница» казахского пролетариата?
Когда началось строительство Турксиба, казахи уже обладали прекрасно развитой этнической идентичностью, тесно связанной с их кочевым пастбищным хозяйством {610} . Такая казахская идентичность, связанная с кочевым образом жизни, уважением к традиционным авторитетам и клановым различиям, глубоко заботила как режим, так и передовых казахских интеллектуалов-коммунистов, отвергавших эту идентичность, отчасти потому, что она, казалось, усиливала власть «эксплуататоров» в казахском обществе [91] .
90
Турксиб превратил обычный Первый пятилетний план в шквал памфлетов, народных рассказов, литературных и прочих художественных произведений о Великом скачке. Работа Ильфа и Петрова для «Гудка» на эту тему, вероятно, самая долговечная. Самым лучшим изображением Турксиба стала их фарсовая сатира на сановников, которых отправили на специальном поезде наблюдать церемонию «золотого костыля» в «Золотом теленке». См.: Ильф И., Петров Е. Золотой теленок // Собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1961. Т. 2. С. 289–328. Фильм «Турксиб» стал одним из знаковых фильмов сталинского кинематографа, поскольку в нем преобразование «отсталого Востока» было показано как одна из целей коммунизма. См.: LeydaJ. Kino: A History of Russian and Soviet Film. L.: Allen & Unwin, 1960. P. 260–261.
91
Рассказ советского журналиста о традиционных властных отношениях в одном из аулов близ Турксиба ясно свидетельствует, почему это могло оскорбить чувства марксистов. Он писал о бае (зажиточном скотоводе, зачастую приравниваемом к кулаку), у которого было 800 баранов, 120 лошадей и множество верблюдов и быков. Бай, формулируя ценности, вполне созвучные с казахской политической системой почитания возраста и власти, хвастался: «В моем роду нет непослушных. Все бедняки и середняки слушаются меня». Эти слова вызвали возмущение журналиста: Волк С. Турксиб: Очерки стройки. М: Молодая гвардия, 1930. С. 54.
Более того, кочевая жизнь давала большинству казахов единственное, хотя и скудное, средство к существованию. Казахские отары в районе Турксиба составляли в среднем 8,7 головы овец на кочевое хозяйство. Зная, что принятый размер стада для минимального обеспечения семьи — примерно 60 голов, можно сделать вывод, что эта цифра свидетельствует о чрезвычайно ненадежном состоянии пастбищного скотоводства в регионе{611}.
И все же, хотя казахские хозяйства все больше попадали под удар, кочевники не порывали со своим традиционным образом жизни. У них был выбор. Их бедные хозяйства почти не оставляли им излишков для продажи, и единственным источником дохода была работа на бая пастухом за мизерную плату. Один чиновник писал о том, что немногие казахи нанимаются на работу, получая иногда менее рубля в день, и им, как правило, приходится «экономить» на еде{612}. В такой бедности вкупе с почитанием традиционной власти сторонники нативизации видели воплощение стагнации кочевого пастбищного скотоводства.
Многие из этих сторонников были казахскими интеллектуалами, нередко называемыми национал-коммунистами; они были кооптированы (вовлечены в процесс принятия решений. — Примеч. ред.) Москвой и приветствовали революционный призыв к тому, чтобы покончить с экономической отсталостью [92] .
Кооптация Москвой в отличие от ее практики в русских регионах Союза создала изрядный перехлест в Казахстане между дореволюционной казахской интеллигенцией и постреволюционными национальными партийными кадрами. Необходимость нативизировать местное партийное и советское чиновничество вкупе с отсутствием всякой привязанности к большевизму заставила Москву не слишком церемониться с выбором партийных кадров. Благодаря такой, хотя и слабой, преемственности между дореволюционной интеллигенцией Казахстана и советской национальной элитой казахское развитие обрело сторонников. Типичным воплощением национал-коммунистов был Т.Р. Рыскулов — один из лидеров казахских коммунистов, игравший важную роль в строительстве Турксиба. Рыскулов мечтал о том, чтобы казахи осовременились: «Ленинизм утвердил взгляд, что отсталые народы могут под руководством трудового пролетариата приобщиться к социализму, не проживая обязательно длительный процесс капиталистического развития» {613} . Большинство казахских лидеров были согласны с Рыскуловым. Казахские партийные кадры упорно поддерживали капиталовложения и промышленное преобразование их общества на пути преодоления «колониальной эксплуатации» [93] . Аул (кочевое поселение) стал не романтическим воплощением народной культуры, а своего рода досадным пережитком или, по крайней мере, стадией развития, которую следовало быстро преодолеть {614} .
92
Фактически многие лидеры так называемого буржуазно-националистического казахского движения Алаш-Орда вошли в состав правительства и партии в Казахстане еще в 1920-е гг. Москва нуждалась в местных кадрах и была не слишком разборчива в том, какими способами их получить. Иногда было достаточно умения читать и писать и не проявлять открытого антагонизма новому режиму. В 1927 г. представитель Москвы в Казахстане Ф.И. Голощекин сообщал, как бы жалуясь, что краевая партия «набрала в Партию, Совет, союзный и хозяйственный аппарат всех имеющихся грамотных и полуграмотных казахов», см.: Martin. The Affirmative Action Empire. P. 197.
93
Даже казахи, которых обвиняли в том, что они находятся под влиянием баев и мулл, вроде С. Садвокасова, не отрицали необходимости «насильственной индустриализации». Вообще-то Садвокасов написал в 1926 г. язвительное обличение советской политики инвестирования как продолжения царского колониализма. См.: История индустриализации Казахской ССР / Под ред. С.Б. Баишева. Алма-Ата: Наука, 1967. Т. 1. С. 206–208. Внутри казахстанской партии наблюдалось расхождение во мнениях, но, как правило, казахские коммунисты вроде стоявшего на «левых» позициях Садвокасова и занимавшего «правые» позиции С. Ходжанова, выступали за модернизацию. Европейские чиновники вроде Голощекина предпочитали, несмотря на партийную программу, подчеркивать преждевременность индустриализации для такого «примитивного» народа». Такие люди поддерживали индустриализацию, но просто занимали «позицию великодержавного шовинизма», считая, что не с казахов надо начинать такую программу. См.: Джагфаров Н. Национально-уклонизм: Мифы и реальность // О прошлом — для будущего: Некоторые актуальные проблемы истории Компартии Казахстана в свете гласности. Алма-Ата: Казахстан, 1990. С. 167–176, 180–181. Бесстрастный, но насыщенный информацией материал о разделении внутри партии Казахстана см.: Национальные моменты политики Казахстана // Архив Троцкого. Т. 2. С. 197–199.
О подобном отношении в пользу индустриализации среди украинских и узбекских коммунистов см.: Liber G. Soviet Nationality Policy, Urban Growth and Identity in the Ukrainian SSR, 1923–1934. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 114–115; Simon. Nationalism and Policy. P. 96.
Соответственно местные лидеры с восторгом встретили призыв правительства к строительству Турксиба, видя в этом метод привнесения социалистической «модерности» в «отсталую» степь. Рыскулов полагал, что железная дорога принесет культуру и Советскую власть туда, где в ней еще сомневались{615}. Для таких грандиозных надежд имелись основания. По одной оценке 35% казахского населения жило в непосредственной близости к Турксибу{616}.
И Москва, и казахское правительство хотели использовать строительство железной дороги для «вовлечения» населения в социалистическое производство. При этом они надеялись завербовать на строительство тысячи казахов и приучить их к промышленному труду. Поскольку строителей и руководителей Турксиба вербовали прежде всего из местного населения, то немало казахов могли бы стать оседлыми пролетариями, тем самым подавая пример своим кочевым сородичам{617}. Даже чиновник центрального комиссариата, занимающегося строительством железной дороги, Наркомпуть (Народный комиссариат путей сообщения) приветствовал эту цивилизующую миссию для Турксиба. Ответственный за строительство Владимир Шатов видел в Турксибе воплощение социалистической мечты. Если, говорил он, царское правительство боялось нести новую жизнь и культуру на Восток, то это сделают коммунисты{618}. Турксиб должен был стать, согласно часто используемому в то время выражению, «кузницей новых пролетарских кадров Казахской Республики»{619}.
Чтобы превратить Турксиб в такую кузницу, местные чиновники всячески добивались твердой квоты для найма казахских рабочих{620}.
Рыскулов, возглавлявший правительственный Комитет содействия строительству Турксиба, проявил себя как энергичный лоббист этой цели{621}. К несчастью, Наркомпуть и центральные органы, хотя и приветствовали «цивилизующую» миссию Турксиба, гораздо прохладнее относились к тому, чтобы задействовать на строительстве коренных жителей Казахстана. Несмотря на риторику, Наркомпуть гораздо более интересовала стоимость, чем социальная инженерия, и потому он не желал нанимать на стройку необученных казахских сородичей.
Изначально Комиссариат предполагал «импортировать» 75% рабочих из Европейской части России и нанять всего 25% рабочей силы из «местного» (не туземного) населения {622} . Правительство и Коммунистическая партия Казахстана оказывали упорное сопротивление этому плану. Впечатляет то, что Наркомпуть пошел на уступки только тогда, когда убедился, что казахские рабочие обойдутся дешевле, и при этом они привычнее к суровым погодным условиям региона и эндемичным заболеваниям {623} . Даже тогда Наркомпуть не выдерживал твердую норму до тех пор, пока не получил приказ от Совнаркома Российской республики {624} . В начале 1928 г. Наркомпуть и руководство Турксибом подписали соглашение с Казахским комиссариатом труда о найме 50% рабочих из туземного населения {625} . [94] То, что комиссариат согласился на эту норму и при этом ставил экономическую эффективность выше планов нативизации режима под столь сильным нажимом, не сулило ничего хорошего программе по Турксибу.
94
В августе на Тукрсибе было всего 3 408 рабочих, 40% которых были казахами.
Но все равно это соглашение было великой победой для сторонников нативизации. Строительный сезон в 1927 г. был посвящен в первую очередь промерам, что можно было осуществить скромными силами{626}.
С другой стороны, план 1928 г. призывал к участию до 25 тыс. рабочих. Норма в 12,5 тыс. казахских строителей представляла бы огромный прирост республиканского туземного пролетариата. Чтобы обеспечить эту норму, казахским кочевникам было разрешено регистрироваться на биржах труда с тем же приоритетом, что и красноармейцам-ветеранам и членам профсоюза. Казахи толпами ринулись за этими новыми привилегиями. Еще в декабре 1927 г. 5078 из 9653 человек, зарегистрировавшихся на работу на Турксибе, были казахами. Казалось, Турксиб уже готов стать кузницей казахского пролетариата.