Государство Печали
Шрифт:
— Расмус, — Печаль скользнула ладонями по его груди и нежно оттолкнула. — Не сейчас. Я должна идти.
— Погоди. Прошу, Печаль.
Она замерла. Он редко так просил. Люди Риллы так не делали. Ни спасибо, ни прости. В Рилле даже слов с таким значением не было, но были сильные фразы, когда они требовались, как рассказал ей Рас. Сильные слова, которые говорили, когда было нужно. Он говорил версии Раннона, которыми легко заполняли бреши, использовали так легко, что они потеряли значение. Но «прошу» от него…
Ее карие глаза посмотрели в
— Мы поговорим. Обещаю. Дай мне два дня. После церемонии поминовения мы поговорим должным образом.
Через миг он отпустил ее запястье, его губы сжались, он согласился с неохотой.
— Я увижу тебя позже? — спросила она.
— Всегда твой слуга, Печаль, — он низко поклонился, взял ее за руку еще раз, перевернул и поцеловал ладонь.
Она убрала руку из его ладони, оставила его, и новый слой вины покрывал старые как лак.
3
Ламентия
Печаль шла по озаренным лампами коридорам, ее шаги были тихими на тонком ковре, она не спешила к отцу. Дворец, как всегда, был тихим, словно в спячке, и когда она провела пальцами по декоративной штукатурке на стене, густой слой пыли покрыл кончики пальцев, оставив белый след на сером.
Она пересекла пролет меж крыльев, что-то задело ее щеку, и Печаль подняла ладонь и нежно поймала это. Паучок, чернильно-черный и блестящий, побежал по ее ладони, она осторожно вернула его на гобелен, посмотрела, как он убегает из виду.
Печаль не боялась пауков, потому что иначе она была бы постоянно в ужасе. Зимний дворец был их логовом.
Пока ее бабушка была жива, она пыталась следить за всем, боролась с грязью и разрухой в замке, что увядал. Но Печаль это не тревожило после смерти бабушки, и пыль с паутиной разрастались. Зачем? Это отпугивало гостей, которые прибывали в Раннон для ужина поминовения, которых поселят в восточном крыле рядом со столовой. Они уедут сразу после ужина. Распорядители, что до этого приходили к ней, тоже прибывали и сразу уезжали. Хотя для них было место, но комнаты не были готовы принять гостей. Как и канцлер.
Печаль не пыталась покинуть восточное крыло, она использовала комнаты там для еды, сна и работы. Там она хотя бы могла сделать жизнь удобной; зашивала дыры в ее старой мебели, прикрывала подушками из просторных кладовых, чтобы прикрыть места, которые она не могла исправить. Она находила и другие сокровища, как доска Злобы, книги историй и даже старые украшения, но камни там вряд ли были настоящими. Порой ночью она вытаскивала их, пытаясь представить, куда могла бы надеть рубин размером с утиное яйцо или изумрудные серьги, что были такими тяжелыми, что болели мочки ушей, когда она их примерила.
В ее комнате она могла отодвигать шторы и открывать окна, когда никто не видел. Она могла незаконно улыбаться с Иррис и Расмусом, играть и говорить о мечтах и надеждах.
Остальной зимний дворец казался слишком большим, мавзолеем живущих, где свет солнца был запрещен, и всегда горели масляные лампы. Где каждый миг, который бы ни был час, ощущался как ночь: те тихие часы, когда было странно и даже опасно не спать. Печаль не любила ходить по дворцу, потому что так ощущала и себя призраком.
Комнаты отца были в западном крыле, Печаль избегала их, насколько могла, избегала мыслей о них, если могла, не желая разбираться с клубком вины и ярости, что возникал при мыслях о канцлере. И не зря.
Она пересекла балкон вдоль центра замка и открыла двери западного крыла. Сладкий запах дыма Ламентии — в этот раз настоящий — ударил по ее носу.
Печаль прижала рукав к лицу и дышала через ткань, голова снова болела, ее настроение стало еще хуже.
Она прошла в двойные двери в приемную отца и увидела Бальтазара и источник запаха Ламентии.
Разочарование охватило ее, когда она посмотрела на сенатора Южных болот. Он был относительно юным, почти тридцать лет, красивый и недавно женившийся. Печаль и ее бабушка побывали на скромной церемонии за месяц до ее смерти. И теперь он сидел, сжавшись в стуле у зашторенного окна, маленькая костяная трубка дымилась между его пальцев. Он явно пошел сюда сразу после встречи с советом.
— Сенатор Бальтазар, — рявкнула Печаль.
Один налитый кровью глаз открылся, посмотрел на нее и закатился. Слеза покатилась, и веко снова опустилось. Печаль закрыла глаза, дыша через рукав, медленно считала до десяти и думала, что с ним делать.
Она не думала, что он будет настолько глуп, все же ему хватило сил попасть в совет восемнадцать месяцев назад после того, как Харун уволил его предшественника. Он сделал это, несмотря на свой возраст, хоть у него и не было семьи в совете, и хоть он был далеким потомком королевской семьи, которую Вентаксис свергли веками назад. Он многого добился, и Печаль знала, что он должен был сильно этого хотеть.
Но, может, это и привело его сюда — его амбиции, желание быть ближе к канцлеру и его зависимость.
Какое-то время Печаль не знала о существовании Ламентии, защищенная бабушкой и Шароном, в этом работавших вместе, защищая от этого ее и остальную страну. Пока она уединялась с Расмусом, они прогоняли слуг и стражей, заставляли молчать Йеденват и запирали дворец. Печаль уже тогда избегала отца и не знала, что ее голова болит из-за дыма наркотика. Она была рада держаться подальше от комнат отца, когда ее просили.
Правда открылась, когда отец предложил ей трубку в ранние часы утра, когда умерла его мать. За завтраком вдова была в порядке, подписывала бумаги и улыбалась Печали. Но к ужину она была в постели, корчилась и потела, и Печаль, несмотря на ее тревогу, держали в стороне, ведь лихорадка могла быть заразной. Лихорадка оказалась не заразной, а смертельной, и к рассвету вдова была холодной и неподвижной. Печаль и ее отец стояли у ее кровати, одни впервые за все время, что помнила Печаль.