Готовься к войне
Шрифт:
Они рожают детей, они наши матери, наши спутницы, они часто имеют над нами власть, без них нельзя, с ними лучше, чем без них, - но тот, кто попытается их понять, обречен.
1. Воскресенье, 6.00 - 16.30
Воскресный день начался вязко. Едва проснувшись, словно похмельной зыбью качаемый, банкир со стыдом припомнил, как вчера позировал в лучах сверхмощных прожекторов, брызгал слюной, провозглашал себя изобретателем национальной идеи. Дрянь, пошлятина, как теперь в глаза смотреть самому себе… Тяжело начинать утро с покаяния. А ведь рыжая очень правильно сказала: Ты хочешь напугать людей и на этом заработать. Вот чем хороши женщины. Особенно обладательницы золотых волос. Они всегда смотрят
Осторожно выбрался из постели. Алиса спала ничком, пахла ребенком.
Бесшумно вышел на веранду. Кое-как стряхнул с себя остатки сна. Побродил по двору, свежим глазом подмечая некоторую запущенность: выбившуюся в щели между плитами траву, сорняки в цветах. Упал в бассейн. Вынырнул, правда, уже почти бодрым. Ко вчерашнему результату удалось прибавить две секунды. Отталкиваясь от этой маленькой победы, как от большой (какая разница? все победы велики одинаково), заставил себя воспрянуть духом. Тщательно размял суставы. Крутил плечами, бедрами, пока в позвоночнике не щелкнуло положенное количество раз.
Плохо, что вчера днем не поспал. Обычно по субботам он спал обязательно - два, а то и три часа, - но вчера не получилось, вчера ему пришлось развлекать свою девушку, нарушить режим. Удивляться нечему. Где девушки, там всегда нарушения режима.
Полчаса посидел с учебником испанского, залез под штангу, с хорошей яростью отработал намеченное, причем - из вредности к самому себе, в качестве наказания за то, что встретил новое утро без радости, - выбрал самое неприятное упражнение - приседания. Потом бродил вокруг дома, поливая из шланга дорожки, с удовольствием вдыхая аромат стремительно испаряющейся с нагретых камней воды - запах, уместный на приморских курортах и странно воспринимающийся в тридцати километрах от сухопутной Москвы. Вдруг сработала осязательная память - такое бывало редко; отчетливо вообразились горячие песчинки, прилипшие к голой, мокрой, сгоревшей на солнце коже. Синева, бирюза, океан, белое солнце, тяжелый накат волны, листья пальм трещат на ветру. Когда-то он думал, что так выглядит рай, и деньги, собственно, нужно делать только для того, чтобы почаще попадать под бирюзовые небеса. А сейчас, если б его спросили про место на земле, где его банкирская душа отдыхает, - он бы не нашел, что ответить. Последние годы банкир летал к океану чуть не каждый месяц, однако волны и пальмы теперь возбуждали не больше, чем их изображение на обертке конфеты «Баунти» или на рекламных объявлениях московских фирм, продающих Багамские офшоры.
Зажмурился на солнце - вдруг вспомнил, что ему нечем кормить свою девочку. Непростительное легкомыслие. Пригласил человека в гости, а у самого вторые сутки пустой холодильник. Бросился звонить рестораторам, заказал все, что пришло в голову. Пообещал доплатить за срочность. Засек время. С мгновенным отвращением подумал, что воскресенье все-таки начинается не совсем правильно - с телефонных звонков, со взглядов на циферблат. Ничего не поделаешь, Знайка. Ты теперь не один, у тебя есть женщина, тебе придется многое поменять.
Может, даже все поменять.
Подумал, в числе прочих текущих дел, про Солодюка. Семь утра - хорошее время, чтоб напомнить о себе дураку, не желающему вернуть должок. Даже набрал номер, но после третьего гудка отключился. Пожалел, наверное. Жалеть, конечно, нельзя; кого угодно можно жалеть, только не старого приятеля, вовсю злоупотребляющего приятельскими отношениями; но что-то не позволило банкиру в это сливочное подмосковное утро действовать с обычной непреклонностью. Пусть его, потом поговорим. Ближе к полудню.
Солодюк был подлец, настоящий, звонкий. Несколько лет, со дня основания банка, он покупал у Знаева наличность и перепродавал, причем находил удивительно покладистых и недалеких покупателей. Впаривал втридорога. Разборчивостью не страдал. В соответствии с поговоркой, жадность регулярно губила Солодюка. Во второй половине девяностых он четырежды попадал под следствие
Ладно, четыре с половиной.
Знаев, однако, хорошо помнил и другую поговорку: все, что не губит фраера, делает его жаднее. Постепенно Солодюк превратился в мнительного, безжалостного и безрассудного дельца. Ободранный налоговой полицией, он немедленно опять начинал играть по-крупному. А хуже того - стал считать себя прожженным. Тем временем сам Знаев, ни разу не пойманный за руку, счел за благо свернуть сомнительные операции, тем более что в начале нулевых фискальное давление на всякого рода финансовых махинаторов резко усилилось.
Солодюк и в ус не дул. Ради старой дружбы выпрашивал у своего легализовавшегося бывшего партнера все новые и новые миллионы. Кончилось тем, что Знаева вызвали в Центробанк и потребовали резко сократить количество наличных, проходящих через его корреспондентский счет. Под угрозой отзыва лицензии. Не превращайте хорошую фирму в помойку, сказали чиновники. Мы ведь можем внести вас в черный список. Лично вас, господин Знаев. Вы никогда не сможете найти работу в этом бизнесе. Испугавшийся господин мгновенно попросил старого товарища вон. Тот не обиделся, на два года пропал из виду, однако затем опять появился. Умолял, бахвалился связями, метал визитные карточки с двуглавыми орлами, живописал собственную непотопляемость, взял в долг тридцать тысяч долларов, - в итоге сложились оригинальные отношения: банкир стал испытывать к приятелю смесь ностальгической жалости, презрения и некоторого страха. Их крепко связывали общие грехи молодости. Вдобавок Солодюк на совершенно законных основаниях числился акционером банка, ему принадлежали три процента, он ежегодно получал дивиденды. Выгнать его пинками, заставить уступить долю или выкупить ее - такое можно было проделать в любой момент, но руки не доходили. Кроме того, Знаев не любил создавать себе врагов. Лечить, а не резать - вот был его метод.
Харчи приехали через час с небольшим. Банкир натянул старые джинсы, влез - босой, с голым торсом - в машину, покатил к главным воротам. По аллее, которой гордился, о которой всю жизнь мечтал: ветви дубов смыкались над головой, образуя живой тоннель, ночью, в свете фар, смотревшийся декорацией романтической сказки. Мальчишка-посыльный, слезая с мопеда и передавая хозяину поместья коробки, взглянул с интересом, но и с усмешкой. Небось думает - богатый бездельник с жиру бесится, лень самому себе завтрак приготовить, решил Знаев, однако чаевые дал, как положено. Он всегда давал большие чаевые. Завидовал молодежи. Всем этим посыльным, пиццевозам, официантам, барменам, - трудящейся обслуге. Им повезло, для них сейчас в Москве всегда есть работа, только не ленись, поворачивайся; если не жлоб, если не медленный, свою тыщу долларов иметь будешь. Двадцать лет назад, когда банкир был так же молод, как этот взъерошенный паренек в стильных штанишках, все было иначе - для похода с девушкой в «Макдоналдс» деньги копились месяцами.
Он оставил снедь на кухне, заглянул в спальню. Алиса, сидя в постели, смотрела телевизор и зевала. Помахала рукой, мило сообщила:
– Ты вчера, когда стал засыпать, так крепко меня к себе прижал… Я думала - неужели он вот так всю ночь будет… Даже испугалась. Но потом ты все-таки расслабился. Когда совсем уснул…
– Тебе не нравятся крепкие объятия?
– Неважно.
– Важно.
Рыжая опять упала в подушки. Было заметно, что она не прочь проваляться под одеялом весь день.