Говардс-Энд
Шрифт:
Несколько слов следует сказать и о Тибби. В ту пору это был умный молодой человек шестнадцати лет, но мрачный и капризный.
5
Считается, что Пятая симфония Бетховена являет собою самые возвышенные звуки, когда-либо ласкавшие человеческий слух. Она приносит удовольствие самым разным людям, будь то: миссис Мант, которая начинает украдкой постукивать пальцами, стоит ей заслышать тему, — разумеется, не беспокоя других; или Хелен, которая в хлынувшей музыке видит героев и кораблекрушения; или Маргарет, которая чувствует одну лишь музыку; или Тибби, который глубоко погружен в изучение контрапункта и держит на коленях открытые ноты; или их кузина фрейлейн Мозебах, которая ни на минуту не забывает, что Бетховен echt Deutsch; [4]
4
Истинный немец (нем.).
— С кем это беседует Маргарет? — спросила миссис Мант после первой части. Она вновь приехала в Лондон и навещала племянниц на Уикем-плейс.
Хелен посмотрела в конец длинного ряда и сказала, что не знает.
— Может, тот молодой человек вызывает у нее интерес?
— Наверное, — ответила Хелен.
Ее так захватила музыка, что она не могла сообразить, чем молодые люди, которые вызывают интерес, отличаются от просто знакомых молодых людей.
— Вы удивительные девушки, вы всегда… О Боже, сейчас нельзя разговаривать.
Началось анданте — прекрасное, но имеющее фамильное сходство с другими прекрасными анданте Бетховена и, по мнению Хелен, разъединяющее героев и кораблекрушения первой части с героями и гоблинами — третьей. Она один раз прослушала тему, а потом ее внимание рассеялось и она стала рассматривать публику, орган, архитектуру здания. Ей крайне не понравились обрамлявшие потолок Куинс-Холла тощие амуры, которые безжизненно склонялись друг к другу в желтоватых панталонах, освещенных октябрьским солнцем. «Как ужасно было бы выйти замуж за человека, похожего на такого амура!» — подумала Хелен. В этот момент Бетховен принялся украшать свою мелодию, и девушка снова заслушалась, а потом улыбнулась кузине Фриде. Но Фрида, внимая классической музыке, ни в коем случае не могла ответить улыбкой на улыбку. Герр Лисеке тоже выглядел так, словно его не в силах был бы отвлечь даже табун диких лошадей. По его лбу пролегли морщины, рот полуоткрылся, стекла пенсне торчали под прямым углом к носу, пухлые белые руки лежали на коленях. А рядом сидела тетушка Джули, типичная англичанка, которая еле сдерживалась, чтобы не постучать пальцами в такт. Какие удивительные люди заполнили ряд! Какие разнообразные обстоятельства повлияли на их характер! Но вот Бетховен после гудения и бормотания, прозвучавших с величайшей нежностью, сказал: «Хейхо», — и анданте закончилось. Аплодисменты, крики «Wundersch"oning!», [5] «Pracht!», [6] залпом грянувшие с тех мест, где сидели немцы. Маргарет заговорила со своим новым молодым человеком, а Хелен сказала тетушке: «Сейчас будет потрясающая часть: сначала гоблины, а потом трио танцующих слонов». Тибби же умолял все общество обратить внимание на пассаж, подводящий к барабану.
5
Удивительно! (нем.)
6
Великолепно! (нем.)
— К чему, дорогой?
— К барабану,тетушка Джули.
— Нет, лучше обратите внимание на ту часть, когда кажется, что с гоблинами покончили, а они возвращаются, — прошептала Хелен, и тут зазвучала музыка — один гоблин тихонько шел, пересекая вселенную из конца в конец. За ним следовали другие. Они ни на кого не нападали, но именно это делало их в глазах Хелен особенно страшными. Гоблины лишь отмечали про себя мимоходом, что в мире нет ни сверкающего великолепия, ни героизма. После интерлюдии с танцующими слонами гоблины вернулись и сделали такое же наблюдение во второй раз. Хелен было нечего им возразить, ибо сейчас она чувствовала то же самое и видела, как рушатся надежные стены юности. Ужас и пустота! Гоблины были правы.
Ее брат поднял палец: звучал пассаж, подводящий к барабану.
Ибо Бетховен — словно дело зашло слишком далеко — схватил гоблинов и заставил выполнять его волю. Он появился сам. Бетховен слегка подтолкнул этих чудищ, и они стали двигаться в мажорной тональности, а не в минорной, как раньше, а потом дунул — и гоблины рассеялись! Вспышки сверкающего великолепия, боги и полубоги, сражающиеся огромными мечами, яркие краски и запахи, разлетевшиеся по полю боя, великолепная победа, великолепная смерть! О, что за картина развернулась перед девушкой, и она даже протянула вперед руки в перчатках, как будто хотела ее потрогать. Любая судьба здесь казалась титанической, любое противостояние — желанным: и победителю, и побежденному равно будут рукоплескать ангелы далеких звезд.
А гоблины — были ли они вообще? Может, это всего лишь фантомы трусости и неверия? Может, их рассеет один здоровый человеческий порыв? Люди, подобные Уилкоксам или президенту Рузвельту, скажут, что да. Но Бетховену виднее. Гоблины-то были. Они могли вернуться — и они вернулись. Словно сверкающее великолепие жизни выкипело и перелилось через край, став пеной и паром. В его распаде слышалась страшная, зловещая нота, и гоблин с еще большей злобой тихо прошествовал по вселенной из конца в конец. Ужас и пустота! Ужас и пустота! Даже пламенеющие бастионы мира и те могут пасть!
Однако Бетховен все же решил сочинить счастливый конец. Он отстроил бастионы. Он вновь дунул, и гоблины вновь рассеялись. Он вернул вспышки сверкающего великолепия, героизма, юности, величия жизни и смерти, и среди мощного грохота сверхчеловеческой радости привел свою Пятую симфонию к завершению. Но гоблины там были. И они могли вернуться. В свое время Бетховен не побоялся сказать об этом, а значит, ему можно верить, когда он говорит и о чем-то другом.
Во время аплодисментов Хелен пробралась к выходу. Ей очень хотелось побыть одной. В музыке для девушки сосредоточилось все, что случилось или могло случиться на ее жизненном пути. Она прочитывала музыку как реальное свидетельство, которым нельзя пренебречь. Ноты обозначали конкретные вещи, и иных смыслов они не имели, как не имела иных смыслов и сама жизнь. Хелен выскочила из здания, медленно пошла по наружной лестнице, вдыхая осенний воздух, и повернула домой.
— Маргарет, — спросила миссис Мант, — Хелен хорошо себя чувствует?
— О да.
— Она всегда уходит в середине концерта, — вставил Тибби.
— Очевидно, ее глубоко тронула музыка, — сказала фрейлейн Мозебах.
— Простите, — вступил в разговор молодой человек, который сидел с Маргарет и уже некоторое время обдумывал свою фразу, — но эта дама нечаянно взяла мой зонтик.
— О Господи! Что вы говорите! Тибби, скорее догони Хелен.
— Если я за ней побегу, то пропущу «Четыре серьезные песни». [7]
— Тибби, душа моя, ты должен ее догнать.
— Это не столь существенно, — сказал молодой человек, хотя в действительности он был весьма обеспокоен утратой зонтика.
— Нет, существенно. Тибби! Тибби!
Встав, Тибби намеренно зацепился за спинки кресел. К тому моменту, когда он поднял свое откидное кресло, нашел шляпу и аккуратно сложил ноты, бежать за Хелен было уже «слишком поздно». Оркестр начал играть «Четыре серьезные песни», и пройти по залу он не мог.
7
Цикл Иоганнеса Брамса. Полное название «Четыре серьезные песни на тексты из Библии».
— Моя сестра такая рассеянная, — прошептала Маргарет.
— Вовсе нет, — ответил молодой человек, но голос его прозвучал с ледяной холодностью.
— Если бы вы могли дать мне свой адрес…
— Нет-нет, не нужно.
И молодой человек натянул на колени полы пальто.
«Четыре серьезные песни» прошли для Маргарет почти незамеченными, ибо, несмотря на все свои жалобы и ворчание, Брамс никогда не знал, что значит попасть под подозрение в краже зонтика. Ведь этот глупый молодой человек думает, что она, Хелен и Тибби решили воспользоваться его доверчивостью, и если он даст им свой адрес, то они ворвутся к нему посреди ночи и украдут в придачу еще и трость. Другие дамы просто посмеялись бы, но Маргарет и в самом деле было не по себе, ибо ей приоткрылась жизнь человека с весьма скромным достатком. Доверять другим — роскошь, которую могут себе позволить лишь богачи; беднякам она не по карману. И как только закончилось ворчание Брамса, Маргарет протянула молодому человеку свою визитную карточку со словами: