Говорит и показывает. Книга 2
Шрифт:
– Пришёл, – улыбнулась она как-то странно блеснули глаза. Поднялась навстречу, отложив маленькие ножнички, – пойдём, покормлю.
Я обнял её:
– А сама?
– Я ела.
Врёт. Я сразу понял, она всегда ждёт меня, что-то такое… странное с ней. Но, может, расскажет. Или… я хотел поцеловать её, но она отстранилась, улыбаясь, извиняющимся каким-то манером:
– Умылся бы, пропах автобусом.
Верно, я пропах чем-то похуже, но права, что ж…
Я пошёл в душ, пока Майка разогревала ужин. Сегодня, оказывается, плов у нас. Майка готовит его редко, говоря,
Майка улыбнулась, положила мне ещё и включила газ под чайником. А сама подошла к окну, там на подоконнике лежат сигареты. Странно, она курила в последний раз… я даже не помню, когда это было. Но она закурила и смотрит на улицу, всё ещё полную света, длинный летний день, самые длинные дни в году…
– Что ты… что-то случилось сегодня? – спросил я, когда она подошла снова, расставляя чашки на столе.
А я пока вымыл свою тарелку. Мы с Иваном Генриховичем мыли посуду по очереди. За собой всегда.
– Ты… – Майка посмотрела на меня, но так и не продолжила и, моргнув несколько раз, будто раздумывая, но потом всё же сказала: – Я закончу с ногтями, ладно?
Чтобы не посидеть вместе со мной за ужином… Что такое? Всё большее беспокойство овладевает мной. Мы не ссорились и серьёзных неприятностей у нас и между нами не было. Иногда, если надо было что-то обдумать, Майка становилась похожей на такую как сейчас, и занималась ногтями, волосами в такие «раздумчивые» моменты, молчаливая, сосредоточенная, слушая то, что бормочет телевизор или рассказываю я. Но сейчас она уходит и вовсе не хочет того, что я мог бы рассказать.
Когда она повернулась к выходу, я заметил, что она подрезала волосы.
– Ты подстриглась?
– Да, немного, – ответила Майка опять с той же извиняющейся улыбкой.
Не немного, она держала обычно одну и ту же длину, подрезая раз в два месяца на два-три сантиметра, что вообще не заметишь, а тут сразу сантиметров на пятнадцать: были почти по пояс, теперь едва за лопатки. И высушила их как-то ровно, почти выпрямила, сейчас модно вот так, гладко…
Мне стало совсем не по себе. Она любит менять только одежду и украшения, а длина волос оставалась неизменной всё то время, что я её знаю, больше десяти лет.
Когда я вошёл в комнату, она уже убирала свои маникюрные «шурешки», поглядывая в телевизор.
– Смотри-ка опять про эту коробку из-под ксерокса говорят, – сказала она.
– Иван Генрихович считает, что всё заранее куплено и известно…
– Ты про выборы?
– А ты, разве не об этом? – удивился я. Говорит, будто сама здесь и нет её… – Да что с тобой?
– Ты… – Она взглянула на меня, наконец.
Вот и подошла даже, и обняла, прильнув плоским животом, упругим и вибрирующим, поющим как струна, Майка… Ну, наконец-то…
Но нет, я обрадовался рано, вдруг она прекратила все поцелуи и села, на нашей широкой софе, куда я уже увлёк её. Я потянулся за ней:
– Что с тобой? – мне уже страшно.
Но она отодвигает мои руки…
Вася… Вася, любимый, мой милый, если бы я знала! Если бы могла сказать, что со мной. Хотя бы самой себе сказать, объяснить это.
Всё было как-то так, как должно, как рисовало мне моё воображение, всё, как оно рисует всем девочкам. Ты – самый прекрасный, абсолютно идеальный и быть с тобой – абсолютное счастье. И я не думала ни о чём и ни о ком другом всё это время. Я жила с тобой, наслаждаясь каждым днём. Наслаждаясь, без преувеличения. Потому что я знаю, как это – испытывать страдания от каждого мига существования. Быть отвергнутой всеми, даже своей семьёй. И только ты принимал меня полностью, ни ревности, ни недоверия или подозрений.
Но что-то происходило исподволь или случилось вдруг, я не могу сейчас понять. Даже осознать.
И дело не в поцелуе Ю-Ю, поцелуй только точка в моей фразе: я не переболела тобой. Почему эти слова выскочили из меня? Почему, откуда? Я даже не думала об этом. Вообще не думала об этом все эти годы. Был только Вася и наш с ним мир. Ю-Ю смог, все эти годы оставаясь рядом, ни разу не напомнить о том, что было. Ни разу. Но что это тогда? Его слова и его поцелуй – только масло в уже горящий огонь. Не они зародили его, он уже горел. Всё это время. Всегда?
Институт заканчивается, впереди интернатура или ординатура. Конечно, Вася хотел, чтобы я вернулась в М-ск, но меня брали в клиническую ординатуру по акушерству и гинекологии, благодаря протекции Ю-Ю, без протекции не попасть, хоть бы я с двумя красными дипломами заканчивала. Отказаться от этого – неправильно, но это впервые за всё время, что я делаю не так, как хочет Вася.
Как и то, что сейчас я не хочу с ним заниматься любовью. То есть, я, конечно, могла бы просто быть с ним, коли он этого хочет, такое бывало и раньше, невозможно хотеть столько, сколько хочет он, но для меня радость дарить ему удовольствие. Но не сейчас. Не сейчас… Я не могу сейчас. Произошло нечто, что не может быть не замечено и пройдено мимо. Быть с Васей и думать о Ю-Ю…
Я дрогнула от этой мысли. Вот что… Майя, что ты… что ты творишь?!
– Вася… я не могу… я изменила тебе.
– Ты что плетёшь?! – вздрогнул я, садясь рядом с ней.
– Я изменила тебе, и я не могу быть с тобой, – она встала, и обернувшись по сторонам, взяла куртку с кресла.
– Стой! Ты… Господи, куда ты собралась, скоро ночь!
– Не важно… – произнесла она так, что я заледенел. – Всё неважно, Вася.
Я встал и, обойдя её, преградил путь:
– Никуда я не пущу тебя. С кем ты могла мне изменить, бред собачий! И зачем?
– Не зачем… Просто потому, что я такая дрянь. Я… ты же знал, какая я, все об этом знают, что ты…
– Кто что о тебе знает, кроме меня?!
Бес в неё вселился что ли? Позовите экзорциста…
– Только я знаю, кто ты, что, какая ты. Только я…
– Ты… То, что я спала с Ю-Ю, ты знал?
– Враньё, – сказал я. Столько лет он рядом, что я ничего не почувствовал бы? Я каждый взгляд на неё чувствовал всегда. А такое и не почувствовал бы?
– Я ухожу. Я не могу быть в двух местах сразу.