Говорит и показывает. Книга 2
Шрифт:
– Илья… – выдохнула Лида, опускаясь в кресло.
– Вот так-то… – будто закончил стрелять, выдохнул Илья. – Так что выполнять теперь станете наши условия, хватит тут фашизм строить в отдельно взятом доме.
– Ты говоришь, Лида, хорошие дети? – я сверкнул глазами на жену.
Но Илья, только «перезарядил винтовку».
– Пусть мы плохие дети, но мы тут плоть от плоти ваши, так что нечего ужасаться. И на зеркало пенять.
– Ты… чего хочешь-то? – как-то бессильно сказала Татьяна Павловна.
– Вернуть
– Да щас! – нет, я точно сейчас убью его.
– Погоди, Виктор…
– Вот именно, погоди, Виктор. Мама, неси Маюшкины документы, все, что есть…
– Ты женится без нашего позволения всё равно не сможешь! – заорал я.
– Пошёл ты! В институт поедет девочка, – сказал Илья, глянув на меня как на убогого дурачка.
– Я не позволю ей к тебе… к тебе в подстилки…
– Хватит! – рявкнул Илья. – Не сметь оскорблять девушку, распустился совсем! Поедет учиться.
– Ишь ты! Не пущу с тобой!
Да что это в самом деле!? Передо мной они оба зимним утром…
– Куда ты денешься? Мама, документы где?!
Татьяна Павловна принесла уже и держала в руках. Илья забрал их просмотрел внимательно, педант чёртов!
– И последнее: я сюда приеду и приду, когда мне вздумается. Это частный дом, и я наследник моего отца вместе с матерью и сестрой, никто меня наследства не лишал.
– Может, ещё кланяться при встрече за то, что ты растлил мою дочь?!
– Хватит, я сказал, – уже тихо произнёс Илья, будто опуская ружьё. – Я – мерзавец, но ты перещеголял всех мерзавцев, тем, что творил в последние месяцы, так что – хватит. Все права возмущаться и негодовать ты потерял. Сейчас мы уходим, а когда придёт Майя, чтобы ни замка, ни фанеры этой подлой не было, пока в Москву не уедет, она должна жить нормально. И я буду проверять. Если хоть один синяк найду ещё на ней, я сказал, что будет. Достаточно терпеть насилие ваше.
– Тоже суверенитет объявили? Щас модно, все подряд… – проговорила Лида, бледная и стиснула руки, сложив на груди.
– Считай, что так.
– А, так? Кто суверенный, тот сам себя кормит!
– Экономическую блокаду объявишь, как Литве? Ну-ну! Не пугай, я сам прокормлю её отлично.
Илья обнял Маюшку за плечи и поцеловал в макушку, наглец, у меня на глазах! И одета она в какую-то хламиду с чужого плеча… с мужского плеча! Чёртова потаскуха!
– Идём, Май. Или что-то скажешь им?
Но она только отрицательно мотнула головой, даже слова не произнесла.
Представляете?! Она не нашла для нас ни одного слова!
Вот такое было воскресное утро. Мы с Ю-Ю вышли во двор, Найда пригромыхала к нам со своей цепью, о ноги трётся, хвостом весёлым бьёт.
– Ты… к нему сейчас? – спросил Ю-Ю, дрогнув горлом.
Я кивнула, опуская голову. Потом посмотрела на него:
– Ты – мой спаситель, Ю-Ю.
– Сначала я твой погубитель, – сказал он и провёл мне по волосам, отводя от щеки за ухо.
– Нет… нет и нет, – я обняла его. – Никогда так не думай.
Я прижалась к нему. Теперь мы могли быть вместе, стоило по-настоящему разозлить его и он в пять минут отвоевал мою свободу. Милый мой Ю-Ю. только прости меня, только не бросай теперь…
– Возьми Харлея, – сказала я, оторвавшись от него, хочется плакать снова.
– Угонят ещё… – засомневался он, но я вижу, что он хочет его взять.
– Возьми, Ю-Юшек, приезжать будешь и катать меня как раньше.
– И поедешь?
Мне кажется, что в глазах у него стоят слёзы, такие они сейчас прозрачно-голубые. Такие бездонные и огромные.
– Конечно, я стану ждать. Вместе со шлемом, – я показала его.
Ю-Ю засмеялся:
– Ладно, принеси мне мой и садись, довезу до твоего Метелицы. Если каждую неделю буду приезжать, не посчитаешь, что часто?
– Только скажешь заранее.
– Чтобы уговорить кавалера не ревновать?
– Пирогов тебе с ревенем напеку, – улыбнулась я. Как же я люблю тебя. Никого нет на земле как ты!
Да уж… никого нет. Мне хотелось убить Витьку, убить Лиду – негодную мать, мою маму-лицемерку, Метелицу, что всё же победил меня непонятно как. Но особенно себя. Вот разогнаться со всей дури и – в лепёшку. Харлея только и жалко…
И вот мы завтракаем на кухне у Васи, впереди уборки и вообще – дел непочатый край, надо привести его квартиру в нормальный вид, создать им уют здесь. Я ещё потому хочу это сделать, что жить в родительском доме… жить в родительском доме для меня теперь как пытка: Ю-Ю нет, все меня ненавидят, а то, что этот дом был мне тюрьмой, ещё усиливает эти чувства.
Иван Генрихович быстро и с удовольствием съел гречневую кашу, единственное, что я могла приготовить из тех продуктов, что нашлись на их кухне.
– Оказывается, готовить умеешь, – сказал он.
Мне приятно, что он начинает оттаивать по отношению ко мне.
– Да нет, вообще-то, не особенно. Но я научусь, – сказала я.
Иван Генрихович улыбнулся, Вася вообще улыбается без перерыва. И солнце улыбается, заглядывая в окно. Я чувствую Васин неотступный взгляд. Васенька, милый, как я скучала по твоему взгляду… Едва Иван Генрихович, оглянувшись на Васю, закончил со своей тарелкой и, поблагодарив, вышел из кухни, Вася потянулся ко мне: