Говорит и показывает. Книга 2
Шрифт:
Я не видел в своей жизни ничего светлее и лучше, чем она сейчас. Она улыбнулась самой прекрасной улыбкой, какая может расцвести на человеческом лице.
– Василёк…
Вася не знал, но этому позднему утру предшествовало утро раннее, когда мы с Ю-Ю приехали к нашему дому на улице Труда.
– Они и не заметили, я смотрю, что ты мотоцикл угнала, – усмехнулся Ю-Ю, останавливая мотоцикл за воротами.
– Я старалась. Настоящей заделываюсь преступницей, – сказала я, слезая с «коня».
Найда
– Ревень не рвёт никто, – сказал Ю-Ю, проходя мимо грядок с зеленью.
– Пирогов сто лет не пекли.
– И скамейку не покрасили к лету. Придурки…
Он решительно подошёл к дому и я, видя его уверенность, перестала чувствовать страх.
Утром все встали рано, хотя с вечера долго не ложились. Переругались сто раз за вечер. Спорили звонить ли подругам Майи или нет. Мы с Лидой наседали на Татьяну Павловну, требуя, чтобы она позвонила, она отнекивалась, едва до слёз не довели её.
– Какие подруги! – восклицала она. – Очумели вы совсем?! Я весь май ей позволила в школу не ходить от тех подруг! Бойкот и травля в классе! «Подруги», вечно не знаете ничего…
– Но кто-то же знает, где Илья живёт?!
– Она звонила ему, там номер должен быть… На квитанции, не выбросили? – вспомнила Лида.
– И что нам номер? Позвоним, осведомимся, как они там? – опять ору я.
– Может, твой милицейский дружок адрес по номеру узнает? – сказала Лида.
Я пошёл искать записную книжку с номером Артурова Генки, моего земляка, с которым мы приехали из нашей Сосновки поступать в институт, оба поступили, только он бросил и подался в милицию.
Но лето, субботний день, я не застал его…
– С кем Илья дружил в институте, мама? – спросила Лида. – Ты же знаешь, может позвонить, он же к кому-то в Москву поехал не в пустоту.
– Ну… этот… немец… но откуда знать телефон?
– В записных книжках его посмотреть, – сказал я, направляясь наверх.
Но Лида прокричала снизу:
– Не ищи, нет у него никаких книжек, всегда всё так помнил, сроду не записывал. Он конспектов-то в институте почти не вёл, запоминал на слух.
Мы с Татьяной Павловной удивлённо посмотрели на неё, мы этого не знали, а она усмехнулась:
– Это Маюшка рассказала, я ей говорила про институт пару лет назад, мол, учись конспектировать, а она и ответила: «А Ю-Ю почти никаких конспектов не делал! Он так всё помнит».
Я ещё больше разозлился, всё, что мы знаем о них, это то, что они любовники, а кто они такие, об этом мы все трое вообще ничего не знаем. Как мы найдём людей, о которых нам почти ничего не известно?
С досады мы стали орать и ругаться, обвиняя друг друга в том, что дети были предоставлены сами себе.
До самой ночи ругались. У всех поднялось давление, разболелись головы, кончилось тем, что Лида всех, включая себя, напоила какими-то таблетками и каплями и мы заснули нездоровым сном, чтобы проснуться всё с той же головной болью, злостью и неизвестностью.
В надежде, что Маюшка вернулась за ночь, я поднялся наверх, но нет, холодно и пусто в обеих комнатах. Лида поднялась вслед за мной, с той же целью.
– Потеряли мы детей-то, а Вить? Разогнали…
– Не надо, Лида, мы всё для них делали, потакали, всё дали, а они оборзели от нашей любви и вечной вседозволенности.
Она вздохнула, видимо, не соглашаясь со мной.
– Ну что, не так? – начал заводиться я.
– Не так, они хорошие дети.
– Хорошие, только… – я не хочу даже вспоминать сцену, какая предстала мне январским тёмным утром…
И мы вместе пошли вниз по лестнице, как из опустевшего гнезда. Гнезда разврата.
Вот тут дверь входная и открылась, и вошли те самые дети… Впереди Илья, наглый, волосы длиннющие, встрёпанные от лица, будто на мотоцикле ехал, за ним Маюшка, и верно, шлем на локте держит. Так они… как же и когда мотоцикл вывели, ещё вчера был, я машину ставил, видел…
– Бон джорно, – сказал он, видимо не в силах желать нам ни доброго дня, ни здоровья по-русски.
Я ринулся к ним.
– Не смей подходить к ней! – выпалил Илья уверенно и громко, задвигая Майю себе за спину. – Теперь ты под статью у нас подпал, папаша!
Татьяна Павловна вышла к нам, ахнула:
– Илья?!
– Не надо возгласов тут, – спокойно проговорил Илья, даже не взглянув на неё. – Слушайте меня теперь: вы все преступники. Садисты и насильники. И я посажу вашу компанию…
– Что ещё?! – заорал я. – Кто это говорит?!
Убить наглеца сейчас же!
– Вопрос теперь в том, кто ты, Виктор Анатольевич! – Илья посмотрел на меня. – Что говорит весь город?! – он прищурился. – А если то же скажу я и Маюшка? Если увидят замки на двери и заколоченное окно?! Если осмотрят её и найдут все синяки и ссадины, что ты насажал ей, сволочь?! – на последних словах он почти взвизгнул, сорвавшись на фальцет.
– Илья! – возмутилась Лида, поражённая и словом этим и его уверенностью, как и я.
– И ты помолчи, Лида! Вы обе не могли не знать, что он делает с девочкой! Как бьёт и издевается! Спермы не найдут, так что ж, я ему сам презервативов подарил помнится, а, зятёк-ходок?! Вот кто сядет плотно, и вы две за соучастие! Тогда мамочка, не то, что директорского кресла или обкомовского зала заседаний тебе не видеть, но и вместе с зятем-маньяком отправишься, куда? Куда Макар гусей не гонял?!
– Как же тебе не стыдно, матери! – опять воскликнула Лида.
– И ты, милая добрая сестричка, ласковая мамочка, отправишься, и Игорь Владимирович отвернётся, такую мерзость не прощают даже самым красивым и молодым любовницам.