Говорящие памятники. Книга II. Проклятие

Сергеев Филимон Иванович

В спальне олигарха наступило долгое и мучительное молчание. Где-то в глубине подземелья задрожал и разнёсся по всему Чистилищу тяжёлый, изнуряющий вздох каолиновой вазы.

«Неужели Авдотья Кирилловна всё слышит? – подумал олигарх. – Может, голос у меня, как у Высоцкого? Может, в подземелье акустика не как наверху?»

Классик плохо знал, что такое секс. И если бы умные люди внимательно читали Толстого, они бы не посмели так извратить любовь и сделать её забавой, якобы полезной для здоровья, и назвать сексом. «А ведь эта забава, может, она вовсе не забава, и вовсе не полезна, – размышлял писатель. – И отправление спермы, лишь бы избавиться от неё и получить сиюминутное удовольствие, – великий, разрушающий жизнь человека грех. Человек, познавший нескольких женщин для своего удовольствия, уже ненормальный,

испорченный. И если это в один день, – это ужасно. Он может воздерживаться, но потом чистосердечного, братского отношения к женщине у него уже никогда не будет. Он может щупать и гладить её тело, словно механическую куклу, но той искренней, чистосердечной нежности к ней уже нет. Она потеряна с другими королевами. Секс – это разврат: пьяный, спортивный, наркотический, субтильный, но разврат. Почему талантливые люди в основном из деревень? Там разврата меньше, и он неоплачиваемый (денег нет). И каждый развратник, так же, как и вор или мошенник, известен всей деревне. Ему деваться некуда, всё на виду и он едет в город. Любой город – это скопище бандитов, жуликов, наркоманов, воров, проституток женского и мужского пола… Нет такого порока, который не был бы властителем, а теперь и суперолигархом, создающим в городе свой уклад жизни, свои законы. В городе мы не знаем друг друга. Город – это плохо: мало общения; смотрим на внешность и делаем свои выводы – крутит человек «Солнышко» на турнике, а ему уже под шестьдесят, значит, хороший, продвинутый. «Боится людей, живёт себе на уме», что-то всё время скрывает, прячется от людей, как от диких зверей. «Солнышко», конечно, не крутит, боится, про всех всё знает, учит всех жить, – от такого подальше. В городе люди не вникают друг в друга, мастерски скрывают своё истинное поведение, прячутся «от греха подальше», потому что они сами – грешники-разрушители. Грешники, создающие земную цивилизацию не одно тысячелетие, и всё не получается лишить их жалованья, они и часа за так не проработают. Сбегут. Деньги для них больше и дороже самой возвышенной, сердечной любви. Они и в городе появились, чтобы что-то схватить, выщипать, набить собственные карманы чем угодно, лишь бы властвовать, диктовать и потешаться над такими же грешниками, которые чаще ходят в театры, в кино, в церковь, в развлекательные клубы и знают больше их о душе русского человека. Они тоже городские грешники. Но знают многие прелести города, где можно за один день оказаться раздетым до трусов, голодным, никому не нужным бомжом, без документов, избитым до неузнаваемости и в конце концов разрезанным на отдельные органы свободного рынка».

Это обстоятельство сильно смущало Льва Николаевича Толстого. Он вдруг перекрестился и представил, как Марию Александровну, Сергея Михайловича, Наташу Ростову, Анну Каренину, Вронского режут на части, и ему стало плохо.

– Что с Вами, Лев Николаевич?!

Памятник вдруг лихорадочно затрясло.

– Что с Вами? – повторил олигарх.

– У-у-у, – зловеще простонала двухметровая бронза. – Мария Александровна! Бог с тобой. Я на фронте такой мерзости не видел и не знал! Это не грешники… Это переодетые черти режут скальпелями наши раненые души. Мне больно, стыдно за них! Россия, ты слышишь, как хрустят кости, как рвутся нервы истинно русских людей?!

– Он бредит, – прошептала Сволочкова.

– А ты что слушаешь?! Беги за Гиппократом! – Мардахай Абрамович задумался и вдруг понял причину, столь сильно потрясшую писателя.

«Животный мир, в котором мы проживаем сейчас, не для тонкого художника, изучающего диалектику души русского человека, – подумал он. – Сейчас процветают силовики. Хватают всех подряд, кто против безумного, жестоко облагаемого рынка. Штрафы дикие, непомерные. Растут с каждым кварталом!»

– Это не грешники… Это переодетые черти режут наши души, – опять простонала бронза. – Народ, собери силы и бей их кто как может! Кто словом, кто кулаком…

Припадки и бредовое состояние были редким явлением для памятников. Если они говорили, значит дышали, и их беспокоили те же самые проблемы, что и людей. Только гранитная, бронзовая или серебряная оболочка сковывала их души. Неговорящие и не мучились никакими проблемами. Они ждали инициативы мастера.

Хозяин был в растерянности. «Если открыть рот всем памятникам, – размышлял он, – то получится ерунда! Сергей Есенин закричит, что земля продаётся не тем людям. В деревнях нет песен, радости, взаимного понимания. Ржаная водка стала „палёнкой”. Весь разум и дыхание луговых покосов только в телевизоре. Василий Шукшин назовёт русский капитализм преступлением, Владимир Высоцкий скажет: „За что боролись, на то и напоролись!”, а Василий Белов перестройку окрестит „Бедой”»…

Глава третья

Гиппократ и его удивительный разум

Серебряный Гиппократ – фигура с маленький человеческий рост, имеющая нарядную шляпу и сильно истоптанные туфли, – появился очень скоро. Гиппократ плохо говорил по-русски, но доходчиво.

– Моё почтение, мастер. Я нахожу Ваше лицо не совсем здоровым, – сразу начал он.

– О здоровье подумать некогда, – приветливо улыбаясь, с низким поклоном, ответил хозяин. – Только болен не я, а Лев Николаевич. Он бредит в припадке. Я в растерянности… С ним такое впервые.

– Бред, бывающий вместе со смехом менее опасен, – тихо и вкрадчиво сказал Гиппократ. – Но бред серьёзный более опасен.

– Чертей баламутит писатель наш…

– Бороться с чертями – опасно. А не бороться ещё опаснее. Весь мир заполонят. Может, гомопродукты остановят прирост, – играя в мудрость, рассуждал олигарх. – Нахрапистый чёрт страшнее самого профессионального дьявола, сидящего в тёплом кабинете. Он непредсказуем и готов ободрать Землю как липку.

Хозяин с жалостью смотрел на бронзовое безжизненное лицо великого писателя, и, поняв, что он невменяем, предложил Гиппократу сесть за стол рядом с отяжелевшим русским классиком на деревянную лавку.

– Почту за честь, – сухо сказал Гиппократ.

– Врач-философ; ведь нет большой разницы между мудростью и медициной. Ваши слова, странствующий целитель?

– Да. Оно так и есть. Человек – не просто животное, постигающее земную юдоль. Его разум сознательно связан с космосом. Он такой же бесконечно озарённый, постигающий в движении всё на свете, как и космос, как Вселенная. Только философ может отважиться на такое постижение. Врач помогает ему понять этот странный очаровательный мир, и без философии здесь невозможно.

– Тогда скажите мне, философ, почему технический прогресс кое-как шевелится, а псевдонравственность, изощрённая проституция, аморальное поведение растут с большой скоростью, и рожать скоро будет опасно.

– Вы что, за этим позвали меня? – нахмурился Гиппократ.

– Нет, нет, уважаемый философ. Этот вопрос волнует меня лично, потому что я собираюсь жениться. Хватит разбойничать и целовать сексуалок! Можете не отвечать!

– Нет, я отвечу, хотя бы в порядке уважения к Вам. Не Господь подарил мне вторую жизнь, а Вы – великий мастер преобразования человеческой души. Благодаря Вам, я готовлю ещё один труд. Вероятно, он будет называться «Влияние строительного камня и цветных металлов на разум говорящих памятников». Но запомните, мастер, древнюю истину: «Сколько звёзд на небе, столько обманов таит женское сердце». Любовь может переродить человека, но сосчитать звёзды она не в силах. А теперь к делу. Что произошло с классиком до припадка?

– Я ему рассказал, что в Берлине, в кафе по международным связям, собирается Бессмертный полк миллионеров. А напротив, в этом же здании и в этот же день, съезжаются сексуалки со всего мира. У них форум под названием «Секс – бессмертен». Лев Николаевич загрустил, задумался и начал высказываться про городских грешников и переодетых чертей. А ведь сначала жениться советовал, чтобы многожёнство и флирт акробатическо-постельный прекратить. Сволочкову в пример ставил. Стихи читал:

Пока тяга есть и зверь бежит,Глухарь к кополе спешит.

А потом олигарх с грустью посмотрел на беспомощного классика

Памятник сидел за широким столом, опустив голову, и обеими руками прижимал её к поверхности стола.

– Вес говорящего изваяния? – поинтересовался врач.

– Полтонны… и говорить ему… всего-навсего до нового затмения Солнца.

– Негусто, – сказал Гиппократ. – А мне сколько осталось? Простите, мастер, за любопытство.

– Вы из павильона дорогих металлов?

– Да, да, не цветных, а именно дорогих, ценных. Доступ к нам только по электронике.