Говорящий кафтан
Шрифт:
Подхватив свисающую полу кафтана, Лештяк подхлестнул ею лошаденку, отчего бедняга задвигалась чуточку проворнее. Надо сказать, что ей повезло: еще вчера день-деньской клячонка эта вертела мельничные жернова, а сегодня вдруг стала верховым скакуном. (Триумвиры же думали: «Для татарвы и такая сойдет!»)
– На плаху, на верную смерть решили послать меня!
– шипел сквозь зубы всадник, и от жажды мести в нем закипала кровь.
– Ну, погодите! Дайте только домой вернуться…
Он погрозил кулаком и яростно лягнул лошадь, самоотверженно сносившую все удары, предназначавшиеся триумвирам. Подул пронизывающий ветер. Значит, близко озеро. Впрочем, можно было уже слышать далекий шум и гул - это гудел татарский лагерь… Что ж, поехали, мой рысак, поехали!
Напротив, совсем рядом, коричневым пятном темнел загон - сплетенная из камыша переносная ограда, за которой обычно зимовал скот, впрочем, защитить она могла разве что только от ветра. Это был давным-давно заброшенный загон, уцелел от него всего лишь один угол. (К счастью, камыш не был причислен татарами к числу ценностей, а то бы и ему несдобровать.) Лештяку предстояло как раз проехать мимо него. С лошади он разглядел, что в загоне стоит мужчина в накидке и широкополой черной шляпе; возможно, он укрылся там от не утихавшего снегопада.
Человек вышел из загона и крикнул ему:
– Остановитесь на одно словечко, господин Михай Лештяк!
Лештяк даже не посмотрел в его сторону, а ответил весьма грубо:
– Нет, добрый человек, такого слова, которое могло бы меня остановить!
– Это я, Цинна!
Значит, было такое слово, которое могло остановить его, поскольку, услышав это имя, Лештяк спрыгнул с коня.
– Несчастная, как ты очутилась здесь? Эх, до чего же красивым парнем ты стала!
– И он улыбнулся устало, печально.
– Хорошо, что вы, сударь, сошли с этого коня. Дальше я на нем поеду. Идите вот сюда, в загон, да побыстрее. А я натяну на себя этот кафтан.
– Ты что, с ума сошла?
– Я все обдумала, когда услышала дома, куда вас посылают. Если вы, сударь, поедете к татарам, вас убьют или угонят в рабство. Ведь так?
– Правда, Цинна! Но как все-таки удивительно, что ты - здесь!
Он смущенно смотрел на нее и не мог наглядеться.
– Коли вас убьют, то никто уже вас не воскресит, - говорила Цинна.
– И это, пожалуй, правда.
– Да не шутите вы в такой миг, ужасный вы человек! И коли вас угонят в рабство, так уж никто не выкупит. «Отцы города» не допустят этого…
Михай угрюмо кусал губы.
– …Если же я поеду к татарам, выдав себя за Михая Лештяка, а они захотят убить меня, то, увидев, что я женщина, они не сделают этого, так как татары не убивают женщин, и вы, сударь, позднее сможете меня выкупить. А если они увезут меня в полон, то и тогда вы, сударь, сумеете выкупить меня, как Михая Лештяка. Словом, давайте сюда поскорее ваш кафтан!
Говоря так вкрадчивым и нежным голосом, она незаметно стянула кафтан с плеч Михая.
Михай пытался возражать: «Нет и нет! Что ты задумала!» - но аргументы Цинны оказали на него свое действие.
– Так!
– Он потер лоб.
– Конечно, я тебя выкуплю. Еще бы не выкупить! Говоришь, что ты все равно обязана мне жизнью? Послушай, не так уж надо надевать его. Не умничай, девица. Стой, подожди! Право же, я сам не знаю, что нам делать!
Но девушка не слушала его: кафтан уже был на ней, а в следующее мгновение она восседала на лошади, легкая, как пушинка.
А еще миг спустя ее поглотил туман. Напрасно бежал за ней Лештяк и сердито кричал вдогонку:
– Остановись! Не смей! Приказываю тебе: остановись!
Но все эти возгласы были теперь уже напрасными. Минутная слабость - начало падения многих великих людей.
Девушка трусила на лошади, нигде не останавливаясь, пока не очутилась у татарского лагеря.
– Отведите меня к вашему командиру. Я - Михай Лештяк, посол Кечкемета!
– сказала она.
– Сойди с коня, добрый человек. Я отведу тебя к нему, - вызвался приземистый татарин, говоривший по-венгерски и даже с хорошим произношением.
– Ну и скакуна же дали тебе кечкеметские сенаторы! А вот как раз и наш повелитель, Олай-бек, да освятит аллах его бороду во веки веков!
И действительно, на красивом гнедом коне к ним приближался сам Олай-бек, человек гигантского телосложения; он только что устраивал смотр своим войскам.
– Посол от Кечкемета прибыл, о могущественный бек!
– доложил приземистый татарин.
Бек окинул внимательным взглядом посла, его кафтан, потом вежливо проговорил:
– Повернись, пожалуйста, добрый молодец, если этой просьбой я не обижу тебя.
Цинна повернулась.
Олай-бек взглянул на кафтан сзади. Затем он быстро соскочил с коня, пал наземь перед Цинной и трижды поцеловал край кафтана. Цинна изумленно взирала на него своими большими черными глазами, и ей казалось, что она видит все это во сне.
– Велик аллах, а Магомет - пророк его. Что прикажешь, о посланец города Кечкемета?
Олай-бек стоял перед ней, подобострастно согнувшись.
Цинна поколебалась немного, а потом твердым голосом сказала:
– Сей же час покиньте пределы кечкеметские! Олай-бек возвел к небу свои сонливые, бараньи глаза, а затем повернулся к войску и громко скомандовал:
– Седлать коней! Выступаем!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Диктатор. Золотой век Кечкемета
Лештяк остался у загона, раздумывая над тем, что же ему предпринять, куда идти. В отяжелевшей вдруг голове мысль растекались, словно расплавленный свинец; усталость сковала все его члены, совесть нещадно терзала душу: «Дурно я поступил. О жалкий трус-себялюбец!»