Говорящий кафтан
Шрифт:
Прослышав об его требованиях, именитые люди Кечкемета потянулись к зданию ратуши: один нес денег, другой - хлеб, третий шел предложить дров. На дворе было раннее утро, но дурные вести - лучший будильник.
Многие недовольно заворчали, когда господин Путноки распорядился привести Михая Лештяка из тюрьмы в ратушу.
Лештяк предстал перед триумвиратами немного побледневшим, но с высоко поднятой головой.
– Михай Лештяк, - торжественно провозгласил триумвират - вам возвращается свобода!
По залу прокатился недовольный гул.
–
– ядовито добавил Путноки.
Лештяк ничего не ответил. Он сделал нетерпеливое движение, словно собираясь уйти.
– Не так быстро! Погодите! Будайский паша - не папа римский, господин бывший бургомистр! Он может отпирать и запирать тюремные замки, но грехи отпускать он не может. Их следует искупать.
Воцарилась томительная тишина; все, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше.
– У границ города стоит беспощадный Олай-бек. За Крапивным озером. Он наложил на город огромную дань, которую нам надлежало переслать ему сегодня до полудня. А мы не в силах собрать ее. Так вот, Михай Лештяк, знаете, к чему мы вас приговариваем?
– Коли скажете - буду знать!
Ехидно посмеиваясь, Балаж Путноки продолжал:
– Привезли вы нам кафтанчик. Вот мы и посмотрим теперь, на что он годится. Так что наденьте-ка его на себя и поезжайте к беку!
Сердце у Мишки сжалось. Но он тотчас же овладел собой и приказал самому себе: «Не бояться! Нельзя…»
Сердце его трепетало и голос стал глуше, бесцветнее, но на лице было выражение полнейшего спокойствия, когда он произнес:
– И что же я должен сказать беку?
– Скажете ему, чтобы он удовольствовался половиной дани, да и ту подождал бы еще день-два, пока мы ее соберем. Или же, черт возьми, предложите ему кафтан, который равнозначен пятидесяти лошадям, ста волам и почти четырем тысячам золотых. Он, верно, будет доволен, кхе-кхе-кхе, а сдачу, если дадут, привезите, милейший, и верните в городскую казну. Ха-ха-ха!
– Но ведь он меня тотчас же посадит на кол или продаст в рабство!
Путноки пожал плечами.
– Это уж ваша забота, милейший.
– Вот как?!
– с горечью воскликнул Лештяк.
– Вы действительно приговариваете меня к этому?
Затуманенным взглядом он посмотрел на триумвиров, на седовласых отцов города. А те закивали головами в знак того, что считают приговор справедливым. Нужно, мол, преподать устрашающий урок легкомысленным повесам, растранжирившим столько добра!
– Лучше отправьте меня назад в тюрьму, - необдуманно воскликнул Лештяк, но тотчас же устыдился своих слов.
– А чего же вы так боитесь?
– язвительно спросил триумвир.
– Ведь кафтан-то на вас будет!
Эти слова вызвали взрыв всеобщего хохота. Лештяк побагровел.
– Я не из пугливых!
– гордо проговорил он.
– Когда выезжать?
– Еще до полудня. Вот только распоряжения отдам! А вы тем временем, может быть, исповедуетесь?
– Нет.
Старый портной в отчаянии бегал по городу и кричал, что это неслыханное беззаконие посылать его сына в самую пасть татарскому войску. Ведь это же смертный приговор. Без суда и защиты! «Не допустите, добрые люди, такого беззакония! Подумайте о том, как вы любили его три месяца назад. Протестуйте, возьмитесь за топоры и вилы! Идемте, я поведу вас. Скосим этот клевер-трилистник!» (В городе уже успели прозвать триумвират в насмешку «трилистником».)
Но никто и пальцем не шевельнул в защиту Лештяка.
Ведь вожди в почете лишь до тех пор, пока они у власти. Разве что в каком-нибудь окошке, где на подоконнике в горшках цвели розмарины или пеларгонии, пригорюнилась румяная мордашка какой-нибудь молоденькой брюнетки или блондинки, и печальный вздох пошевелил лепестки цветка: «Бедный Мишка Лештяк!»
Но красавицы оставались невидимыми и лишь нетерпеливо поглядывали на дорогу из своих укрытий: «Когда же он появится? О, хоть бы взглянуть на него в этом самом кафтане! Ну, чего же он так долго не едет?!»
Тем временем во дворе ратуши оседлали лошадь. Мишка легко вспрыгнул в седло, хотя и мешал ему зеленый шитый кафтан, достававший почти до пят. Лештяк даже засвистел, ставя левую ногу в стремя: пусть кечкеметцы в грустных песнях и двести лет спустя вспоминают о том, как он отправлялся в свой последний путь…
Два гайдука также вскочили на коней и с саблями наголо поскакали рядом с ним. Из города выезжали через задние ворота, выбирая боковые улицы, чтобы избежать насмешек и криков скопившихся зевак. До смеха ли тут?!
Триумвиры провожали их взглядами из окон ратуши, пока всадники не скрылись в клубящемся тумане. Путноки довольно потер руки.
– Ну, этот больше не услышит кечкеметского рога! (Звуками рога с колокольни церкви св. Миклоша в Кечкемете возвещали наступление полдня.) - Затем, повернувшись к собравшимся гражданам, Путноки призвал: - А мы поспешим нагрузить дань на телеги: ведь разъяренный Олай-бек сразу двинется на город, и надо, чтобы ему еще в пути встретился караван с данью.
Конники проводили Лештяка только до городской черты, как это делалось когда кого-нибудь изгоняли из города. Так им было приказано. До самого Олай-бека они все равно бы не добрались, да жаль было бы гайдуков!
Возможно, что и Лештяк не поедет к Олай-беку, а по дороге свернет куда-нибудь в сторону: мир велик, хочешь, иди на все четыре стороны. Ну и пусть, не беда, если он даже спасется бегством. Только бы не болтался тут под ногами.
Но, видно, плохо они его знали. Медленно труся по бескрайнему снежному савану в направлении Крапивного озера, Лештяк думал:
«Поеду к Олай-беку. Я должен туда поехать. Ведь если не поеду, меня навечно ославят трусом. Если же поеду, то, может быть, еще и вернусь живым. Олай-бек - умный человек. От мертвого ему никакой пользы, а живой человек - для него товар. Он ведь рабами торгует. В худшем случае, угонит меня в полон. Словом, поеду!»